Прощай, детка, прощай
Шрифт:
— Э, Патрик, я ведь не осуждаю тебя, старина. Я говорю: иногда мы делаем верные вещи, хотя такие дела в суде не выстоят. Общество, — он взял это слово в кавычки, показав их пальцами обеих рук, — такой поступок осудит.
Я снова услышал это тихое «юх-юх-юх» Корвина Орла, вспомнил кровавые брызги, разлетевшиеся от его затылка одновременно с выстрелом, глухой стук о пол упавшего тела и позвякивание катящейся гильзы.
— При таких обстоятельствах, — сказал я, — я бы сделал то же самое снова.
— Значит ли это, что ты поступил
— Нет.
— Но также и не значит, что поступил неправильно, так?
Я посмотрел на него, улыбнулся и покачал головой:
— Согласен.
Он привалился к лесенке и зевнул.
— Хорошо бы иметь ответы на все вопросы, правда?
Я посмотрел на подчеркнутые темнотой линии склоненного ко мне лица и почувствовал, как что-то дергается у меня в затылке, как крошечный рыболовный крючок. Что он такого сказал, что так меня укололо?
Я взглянул на Реми Бруссарда, и крючочек еще глубже впился в затылок. Я пристально посмотрел ему в глаза, и мне почему-то захотелось ударить его. Но я всего лишь сказал:
— Я рад.
— Чему?
— Что убил Корвина Орла.
— Я тоже рад, что убил Роберту. — Он налил мне в стаканчик еще. — Черт с ними, Патрик, я рад, что ни один из этих придурков не вышел живым из этого дома. Выпьем за это?
Я взглянул на бутылку, потом на Бруссарда и поискал в его лице то, что только что так внезапно укололо меня. Напугало. Я не мог найти причину в темноте, да еще спьяну, поэтому я поднял стаканчик и прикоснулся пластиком к бутылке.
— И да пребудут они в аду пожизненно и испытывают там мучения, причиненные своим жертвам, — сказал Бруссард, подняв и опустив брови. — Скажем «аминь», брат?
— Аминь, брат.
28
Я долго сидел в освещенной лунным светом спальне, смотрел на спящую Энджи, снова и снова воспроизводя в памяти наш разговор с Бруссардом и потягивая кофе из купленного по дороге домой большого стакана «Данкин Донатс». Энджи позвала во сне собаку, которая была у нее в детстве, и погладила ладонью подушку. Я улыбнулся.
Может, все это — душевная травма от перестрелки возле дома. А может, ром. Может, дело в том, что чем сильнее я стараюсь отгородиться от травмирующих впечатлений, тем легче зацикливаюсь на пустяках, мелочах, случайно оброненном слове или фразе, которая начинает без конца крутиться в голове. Как бы то ни было, сегодня на детской площадке я нашел истину и ложь. И то и другое одновременно.
Бруссард прав: ничто не работает.
И я тоже прав: фасады зданий, независимо от того, как хорошо они выстроены, рано или поздно рушатся. Тайное становится явным.
Энджи перевернулась на спину и сбросила простыню, закрутившуюся вокруг ступни. Видимо, движение ноги в гипсе потребовало усилий, потому что она проснулась, поморгала, подняла голову, посмотрела на загипсованную
— Привет. Ты что тут… — Она села, почмокала губами и отбросила от глаз волосы. — Ты что тут делаешь?
— Сижу, — сказал я. — Думаю.
— Надрался?
Я приподнял стакан с кофе.
— Не так уж сильно, как видишь.
— Тогда ложись в постель. — Она протянула ко мне руку.
— Бруссард врал нам.
Она убрала руку и с ее помощью села поудобней, прислонившись к спинке кровати.
— Что?
— В прошлом году, — сказал я. — Когда Рей Ликански, помнишь в баре, отодвинул засов и исчез.
— И что?
— Бруссард говорил, что едва его знает. Что будто бы Рей один из осведомителей Пула. Время от времени будто бы стучит.
Энджи потянулась к тумбочке и включила свет.
— И что?
Я кивнул:
— Так… так, может, он в прошлом году оговорился. Может, мы его неправильно поняли.
Я посмотрел на нее. Через некоторое время она протянула руку к тумбочке и взяла сигареты.
— Ты прав. Еще не было такого, чтобы мы кого-то неправильно поняли.
— По крайней мере, чтобы неправильно поняли и ты, и я сразу.
Она закурила, натянула простыню на ногу и почесала под коленом у края гипсовой повязки.
— И зачем ему врать?
Я пожал плечами.
— Вот и я тоже сижу и думаю: зачем?
— Может, у него есть причины оберегать Рея как своего осведомителя?
Я глотнул кофе.
— Возможно, но до чего же удобно, а? Рей потенциально — ключевая фигура в деле об исчезновении Аманды Маккриди, а Бруссард врет, что едва его знает. Кажется…
— Подозрительно.
Я кивнул:
— Немного. И знаешь, еще что?
— Что?
— Бруссард скоро выходит в отставку.
— Когда?
— Точно не знаю. Мне показалось, очень скоро. Сказал, скоро двадцать лет, как он служит, и, как только двадцатилетие стукнет, сдаст значок.
Она затянулась и посмотрела на меня поверх тлеющего огонька сигареты.
— Ну, уходит на пенсию. И что?
— В прошлом году перед тем, как мы полезли на гору к карьеру, ты, помнишь, пошутила.
Она приложила руку к груди.
— Ну, пошутила.
— Si. [46] Сказала что-то типа «Может, и нам пора на пенсию».
Энджи просияла.
— Я сказала: «Может, пора и нам на покой?»
— А он что?
Она подалась вперед, положила локти на колени и задумалась.
— Он сказал… — Она несколько раз, сгибая и разгибая руку в локте, махнула сигаретой. — Он сказал, что не может себе позволить выйти на пенсию. Какие-то у него там медицинские счета надо оплачивать.
46
Да (итал.).