Прощай, мисс Совершенство

Барнард Сара

– Если бы это была я, ты мог бы винить во всем мою жизнь до того, как меня удочерили.

Я хотела пошутить, но Боб хмурится:

– Став твоими родителями, мы взяли на себя и твое прошлое тоже. Я бы не смог винить никакое «прошлое». Я думаю, что от этого бы стало только хуже. Словно я дважды подвел тебя.

– Ты как-то много думаешь о том, что меня подводишь.

На сей раз он смеется от души:

– Ну, такова родительская доля.

Обычно я стараюсь не рассказывать людям, что меня удочерили. Во-первых, не их дело, а во-вторых, часто они реагируют так, словно речь идет не о моей реальной жизни, а о какой-то диковине.

Они вечно допытываются, что случилось и как я жила раньше, хотя это тоже совершенно их не касается. Люди думают, что в сиротах есть что-то увлекательное. Может, из-за того, что в фильмах их часто усыновляют богачи, – и потом их ждет жизнь, полная приключений. (Спасибо, Оливер! Спасибо, Энни!) На самом же деле все, конечно, сложнее. И денег обычно куда меньше. А соцработников, наоборот, больше. Ничего волшебного в усыновлении нет, уж поверьте.

– Так на что это было похоже? – спрашивала раньше Бонни таким тоном, словно сейчас узнает что-то очень важное, поэтому готовилась Очень Внимательно Слушать.

На что это похоже? На соцработников, притулившихся на нашем обшарпанном диване и улыбавшихся мне усталыми глазами. На бесконечную вереницу незнакомых спален и взрослых людей, которые называли меня «Иди» и пытались накормить едой, которую я никак не могла в себя запихнуть. На плач моей оборванной мамы, когда меня вырывали из ее рук и уносили, а потом возвращали, когда она приводила себя в порядок… Когда, словно побывав на автомобильной мойке для людей, она прижимала меня к себе, все еще плача. Это грязная одежда и голод и легочная инфекция из-за плесени в стенах. Это мы с мамой против всего мира – только я и она. Я была ее драгоценной малышкой – но, видимо, недостаточно драгоценной. Я всегда была недостаточно хороша. Это то, как она прижимала меня к себе, когда меня забирали в очередной раз. То, как она держала меня, когда меня возвращали обратно.

– Да я толком и не помню, – отвечала я Бонни. – Я была совсем мелкой.

Моя мама совсем не плохая. Она меня не обижала и не била, но мы с Дейзи росли с ней как сорная трава. Она просто не умела следить за детьми. Некоторым людям такое просто не дается, и это не их вина. Она наркоманка и, по правде говоря, за собой следить тоже совершенно не могла. Она родила меня, когда ей был двадцать один год, и она жила совершенно одна – без родителей, без близких. Мой папа – кем бы он ни был – тоже исчез и ничем ей не помогал.

Я никогда его не видела. Знаю только, что его зовут Луис и что он родом из Бразилии. Вот и все. Я не знаю, как они с мамой познакомились, не знаю, провели они вместе одну ночь или знали друг друга дольше. Не знаю даже, как он выглядит. И маму тоже спросить не могу, разумеется. Но кто знает, может, когда я вырасту и она избавится от зависимости – такое ведь бывает! – мы подружимся и сможем поговорить об этом. Она расскажет, как лукаво и по-доброму он улыбался, как пил пиво «Корона», как, глядя на меня, она вспоминает о нем.

А может, этого не случится. Ну и не страшно. У меня есть Боб, который посадил для меня розовый сад и показал, что семянки львиного зева похожи на маленькие черепа. И Кэролин, которая при помощи карандаша и бумаги создает целые пейзажи. Есть родственники по крови, а есть семья.

И не всегда эти два понятия совпадают по значению.

6

Бонни

пишет мне после ужина. Я уже почти заснула, накрыв лицо решебником по биологии, когда гудит телефон, и я нетерпеливо хватаю его.

Плющ: Привет! Как дела?

Я: ПРИВЕТ!!!! Все ОЧЕНЬ СТРАННО. Ты знаешь, что твою фотографию показывают в новостях, да?

Плющ: ОМГ, да. Так странно.

Я: Как ты?

Плющ: Отлично!

Я хмурюсь, пытаясь придумать, что на это ответить. «Отлично»? Как это вообще возможно? Ей безразлично, что родители сходят с ума от беспокойства? Она не понимает, в какую переделку влипла?

Я: Правда? Ты не переживаешь?

Плющ: Из-за того, что творится дома? Не-а. Пошумят и перестанут.

Я: Но… Бон, ты не думаешь, что надо по крайней мере позвонить маме?

Плющ: Да ты чего! А она переживает? Она ЗНАЕТ, что у меня все хорошо. Я сама ей сказала! Написала ей СМС перед тем, как выкинуть телефон. Так что ей не из-за чего волноваться.

Я: Так это… ты вообще никогда не вернешься домой?

Плющ: Может, и так! Вольная жизнь! )

Я: Бонни, не глупи.

Плющ: Так странно, И. Словно мы поменялись местами )

Она права. Я ни разу не говорила ей, чтобы она не глупила. Обычно было наоборот – я просила ее не умничать. Но дело не в том, что мы поменялись местами: я такая же, как и на прошлой неделе. Скорее, моя лучшая подруга исчезла и на ее месте появился кто-то, совершенно мне неизвестный. Или, может, каким-то образом ей удалось избавиться от настройки «ответственность» в голове – заодно отключив и эмпатию, – и из-за этого все поменялось.

Иначе как она может так себя вести? Дело не том, что она сбежала, а в том, что ей совершенно наплевать на бардак, который она оставила после себя и с которым должны разбираться все остальные. А ведь рано или поздно ей придется вернуться и разгрести то, что она наворотила. Она знает: жизнь так не работает. Даже если Бонни и правда влюблена в мистера Кона – и, простите меня великодушно, но меня от такой мысли просто тошнит, – реальность от этого не изменится. Никуда не денутся ни матери, ни выпускные экзамены, ни фотографии во всех газетах.

Я не знаю, как на это отвечать, поэтому меняю тему разговора.

Я: А ты сейчас где? Вы где остановились? В палатке в лесу?

Плющ: В палатке?! Лол. Нет.

Я: Не так уж это и странно. Где-то, где нет людей и камер наблюдения?

Плющ: В домике у моря.

Я: Не, я серьезно спрашиваю.

Плющ: А я серьезно отвечаю! Друг Джека сдает этот домик на каникулы, и мы остановились здесь, пока не решим, что делать дальше.