Прощай, молодость
Шрифт:
Потом я повернулся и пошел в гостиную, и здесь были моя мать и Эрнест Грей. Она показалась мне совсем незнакомой в своем черном платье и меньше, чем раньше. Я подошел и поцеловал ее. Я не знал, начнет ли она плакать или заговорит о моем отце. Но она спросила, хорошо ли я доехал и не хочется ли мне чая.
Я отказался, мне ничего не хотелось. Потом она на меня взглянула и сказала:
— Ты очень вырос, Ричард. И, думаю, пополнел.
— Да, может быть, — согласился я.
— В этом нет сомнения, не так ли? —
— Да, — сказал Грей. — Да, я думаю, вы правы.
— Твой отец всегда говорил, что ты станешь крупным мужчиной, — продолжала она. — Ты был таким худым, когда уехал отсюда.
Мы сидели втроем и ломали голову, что бы еще сказать.
— Я рад, что моя телеграмма вас застала, — наконец нашелся Грей. — Я боялся, что вас там нет, что вы уехали.
— Нет, — сказал я, — я не уехал.
— Я помещу тебя в маленькой западной комнате, Ричард, — сообщила моя мать. — Твоей комнатой не пользовались с тех пор, как ты уехал, и я боюсь, что там сыро. Зимой в этой комнате всегда было довольно холодно.
— Да, — ответил я. — Но это не имеет значения. Мне все равно, где я буду.
— В западной комнате ты будешь по соседству с мистером Греем, — сказала она.
Ко мне подошел спаниель и обнюхал мои ноги, а я наклонился и погладил его уши.
— Ну что, Мики, — обратился я к нему, — ты меня, конечно, помнишь? Бедный старый Мики, добрый старый Мики.
— Мики стал очень толстым, — заметила моя мать.
— Да, — подтвердил я.
— Мики любит покушать, — вставил Грей.
В разговоре снова возникла пауза, и я продолжал гладить уши спаниеля.
— Я немного передохну перед тем, как переодеться к обеду, — сказала моя мать. — Обед, как всегда, в половине восьмого. Ты можешь принять ванну, если хочешь, Ричард. Вода, должно быть, горячая.
— Да, — ответил я.
Она поднялась с кресла и вышла из комнаты, собака, сопя, последовала за ней по натертому паркету. Я тоже встал и подошел к окну. Уже смеркалось.
— Ваша мать удивительно стойко держится, — сказал Грей. — Надеюсь, она выдержит завтра на похоронах. Такое испытание для нее! Я рад, Ричард, что вы сразу же приехали.
— Как он умер? — спросил я.
— Сердце. Совсем неожиданно, в пятницу вечером. По-видимому, за обедом он пожаловался, что чувствует себя усталым. Потом пошел к себе в библиотеку, а ваша мать — сюда. В десять часов она вошла взглянуть, готов ли он идти наверх. Она нашла его там, Ричард, в кресле. Ужасный удар для нее! Он был уже мертв. Вероятно, он совсем не мучился. Он подался вперед в кресле, рука лежала на столе. Должно быть, он потянулся за своей ручкой. Наверное, это было ужасно для вашей матери — она была совсем одна.
— Да, — сказал я.
— Я приехал в субботу утром. Тут были репортеры, поступали телеграммы, телефонограммы — все как обычно. Вам повезло, что вы не
— Что же теперь будет? — спросил я. — Она не захочет продолжать здесь жить, не так ли — теперь, когда его нет в живых?
— Она говорила со мной об этом сегодня днем, Ричард. Она так спокойна, что может говорить о чем угодно и о нем. Ей как будто легче, когда она говорит о нем. Она сказала, что никогда отсюда не уедет, ей хочется здесь остаться из-за него. Мне кажется, у нее какая-то идея насчет того, чтобы оставить тут все так, как было при нем, как будто он еще жив.
— Я бы так не смог, — сказал я, — не смог бы на ее месте. Мне бы пришлось уехать.
— Видите ли, Ричард, она уже не молода, и это ее дом. Здесь ее корни, весь смысл ее жизни. Даже теперь, когда он мертв, у нее останутся воспоминания, и в этом будет состоять ее утешение — жить с ними.
— Утешение? — повторил я.
— Да, Ричард, воспоминания — прекрасная вещь, когда вы стары.
Я отошел от окна.
— Мне бы хотелось заглянуть в библиотеку, — сказал я.
Мы вместе вышли из гостиной и через холл попали в библиотеку. Я открыл дверь. В комнате был полумрак, потому что никто не зашел сюда отдернуть портьеры. Серый вечерний свет отбрасывал на пол тени.
— Ваша мать хочет оставить здесь все как есть, ни до чего не дотрагиваясь, — рассказывал Грей. — Она здесь будет сама стирать пыль. Посмотрите на письменный стол. Она поставила сюда эти цветы утром.
Я включил небольшую лампу возле стола.
— Как вы полагаете, над чем он работал перед смертью? — спросил я.
— В случае, если бы он хорошо себя чувствовал весной, — ответил Грей, — он должен был бы произнести речь в Эдинбургском университете. Думаю, он уже делал наброски к этой речи. Посмотрите на этот клочок бумаги, исписанный карандашом, и на эти слова: «Вы, молодые люди, которые сейчас передо мной…» И еще вот тут, ниже, подчеркнуто: «мужество вынести». Это явно фраза из его речи. Мне кажется, это последние слова, которые он написал в жизни.
Я взял в руки клочок бумаги:
— Интересно, почему он это написал?
— Ваша мать сказала, что понятия не имеет, о чем говорилось бы в этой речи. Он не затрагивал эту тему даже с ней.
— Как вы думаете, могу я оставить это себе? — спросил я.
— Думаю, ваша мать хотела, Ричард, чтобы все его бумаги остались нетронутыми.
Я положил листок на письменный стол.
— Я никогда не представлял себе, — сказал Грей, — что эта библиотека — такое спокойное место. Я понимаю, почему вашему отцу хорошо здесь работалось. Никаких звуков, ничего не отвлекает, а летом стеклянные двери открываются на лужайку.