Прощайте, любимые
Шрифт:
Сложные чувства овладели Ниной, когда она вышла за ворота, оплетенные колючей проволокой. Первым было чувство радости, что Федора не оказалось среди людей, обреченных на медленную смерть. Если мама не ошиблась и действительно видела в машине Федора, значит, его увезли не в лагерь, а куда-нибудь в другое место. А если его расстреляли? Могли ведь и расстрелять, а она, глупая, надеялась. Ноги ее подкосились, и она опустилась на грязную запыленную скамеечку у какого-то дома, на которой уже давно никто не сидел. Нет, мысль о расстреле пришла от страха за Федора. Не могли они везти
Она встала, отряхнула с пальтишка пыль и побрела. Мало ли что могло случиться. Есть еще больница, есть госпиталь для военнопленных на Виленской. Но это завтра, потому что сегодня кружится голова, отнимаются ноги, все тело стало свинцовым, не своим...
В больнице Нина нашла регистратуру. У окошка сидела худощавая женщина средних лет в роговых очках с толстыми стеклами. Нина объяснила, что ищет человека, который мог попасть в больницу не позже чем месяц тому назад. Назвала фамилию, имя и отчество.
Женщина взяла в руки толстую книгу, поднесла ее к самым очкам.
— Вот времечко пришло, — ворчала она. — Все ищут. То родных, то знакомых. Все сразу потерялись, как маленькие дети в большом городе...
— Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, — попросила Нина.
— Я не обижаюсь. Я жалуюсь... — Она просмотрела список и покачала головой. — Таковой, милая, не поступал. Нет такой фамилии в нашей книге.
— А может, он был раньше чем месяц назад? — усомнилась Нина.
— Может... может... — добродушно проворчала женщина и снова взялась за книгу.
Нина переступала с ноги на ногу, нетерпеливо наблюдая за регистраторшей. А она медленно переворачивала страницу за страницей, и Нине казалось, что этому перелистыванию не будет конца.
— И за два месяца не поступал этот твой Федор Михайлович, — вздохнула регистраторша. — Он гражданский у тебя?
— Не совсем, — ответила Нина. — Ополченец. Мама видела его недели три назад в машине с военнопленными.
— Так что ты мне голову морочишь? В нашей больнице только штатские, а военнопленного ищи на Луполове...
— Нет его там, — грустно сказала Нина.
— Ты поищи хорошенько. Там народу как во всем довоенном Могилеве.
— Весь лагерь обошла.
— Тогда посмотри в госпитале на Виленской. Если и там нет, значит, твои Федор Михайлович нашел другую родню.
— Как это?
— Кто-то признал его за брата или мужа или...
— Вы советуете на Виленскую? — не дала договорить регистраторше Нина.
— Гуляет где-то твой Федор... — ехидно улыбнулась регистраторша.
Нина вспыхнула, но ничего не сказала. Она прошла по Пожарному переулку, пересекла Первомайскую и спустилась на Виленскую. «Конечно, — думала она, — если была какая-нибудь возможность уйти из лагеря, Федор использовал ее. Не такой он человек, чтобы ждать у моря погоды. А что в словах регистраторши прозвучали нотки иронии, так что же? Главное, чтобы Федя жив был, а остальное...» Нина спустилась к мостику через Дубровенку, потом поднялась по улице вверх и вскоре увидела по левую руку утопающие в зелени дома, обрамленные высоким кирпичным
У проходной Нина увидела немца и полицейского. Они курили и над чем-то весело смеялись. Полицейский жестами дополнял свой рассказ, хохотал сам, а за ним смеялся солдат.
Нину в госпиталь не пустили. Полицейский, с безбровым пропитым лицом, на котором топорщились совсем реденькие усики, выслушал Нину, затянулся табачным дымом и сплюнул себе под ноги.
— Не будет тут твоего родственника, если он заболел или ранен недавно. Тут лежат с тех пор, как красные удрали. А твой, выходит, новенький. Нету здесь таких...
Круг замкнулся. Нина повернулась и медленно побрела обратно.
... Несколько дней она помогала матери убирать огород. Приближались заморозки. Когда подули холодные декабрьские ветры, Нина стала собираться в путь.
— Ты куда, доченька? Говорила ж, больше в город не пойдешь...
— А я в его деревню, мама.
— Ты с ума сошла?
— Родители, видно, давно его похоронили, А он у нас был. Должна я им все рассказать.
Мать поняла эту несложную хитрость Нины.
— Как хочешь, а в Барсуки не пущу. Ты сама подумай — близкий свет — верст сорок с гаком. Мало ли что может случиться в дороге. Нет, как хочешь, в Барсуки не пущу. Вот мое последнее материнское слово.
— Я пойду, мама, — твердо сказала Нина,
— Нет, не пойдешь.
— Пойду. Я не могу не пойти.
— Доченька...
— Пойми, а если бы я пропала вот так. Легко тебе было бы? А я им весточку принесу.
— Да не сворачивай ты на родителей... — уже мягче сказала мать. — Все равно не пущу.
Нина обняла мать, прижалась щекой к ее щеке:
— Мамочка, что хочешь со мной делай, — нету мне жизни без Федора. Дай испытаю последнюю надежду — авось дома что-нибудь про него знают...
Мать промолчала. Нина почувствовала, как по щеке ее скатилась слеза. Нина легонько отстранила мать, посмотрела в ее влажные глаза и поцеловала:
— Спасибо тебе, миленькая, родненькая, я знаю, что ты хочешь мне только добра...
Собирались в хате Николая. Опираясь на костыль, он ходил вокруг стола, на который мать выставила квашеную капусту, огурцы, хлеб, две бутылки самогона.
— Слухай, Федя, я думаю, что для разговора стол подходящий, як у людей...
Федор сидел у окна и ожидал Катю.
— Сколько же нас будет? — переспросил он Николая.
— Небогато, — вздохнул Николай. — Как говорится, ты да я да мы с тобой... Ну, Катя и еще моя двоюродная сестренка Степанида. Зоотехничка в Могилеве у родственников. Для начала хватит. А там присмотримся — и еще кого-нибудь примем... Вот, к примеру, в соседнем Заозерье молодежи в два раза больше, чем у нас.
— Ты считаешь, что организацию надо было создавать там?
— И там... Но это уже не твоя забота. — Николай сел рядом и свернул цигарку. — Они ж в нашу школу бегали. Мы их знаем и они нас. Там один такой хлопец есть — сорвиголова. Рискованный. Да ты должен его знать — Новиков... Кажись, вы учились с ним в одном классе?