Прощайте, любимые
Шрифт:
Командир группы, в которую входил Эдик, держал бойцов в хвосте колонны, опасаясь удара с тыла.
— Подтянись, подтянись! — подбадривал он раненых. — Нам только вырваться из города...
Скоро впереди стало тихо.
— Теперь жди, что навалятся на нас, — громко сказал командир. Однако вышли в поле, потом свернули в перелесок, а погони не было. Наверное, фашисты побоялись встречи с партизанами. Эдик ускорил шаг и в лощине догнал подводы с медикаментами.
Рассвет наступал медленно. Солнце, словно нехотя, посылало на землю розоватый далекий отблеск, и люди в колоннах торопились уйти от опасности.
Эдик
— Вы куда, товарищ? Вернитесь на место...
Эдик шарил испуганным взглядом по молчаливой настороженной колонне. Может быть, второпях не заметил Машу среди персонала. С ним поравнялась санитарная повозка с ранеными. Эдик присмотрелся, и сердце его упало — укрытая старой шинелью, среди других, лежала Маша. Эдик некоторое время шел рядом, держась рукою за край старой шинели. Словно почувствовав взгляд Эдика, Маша открыла глаза и сказала:
— Вот видишь, как получилось..... Девочки перевязали... А у партизан, говорят, свой неплохой госпиталь...
— Машенька, — дрогнувшим голосом спросил Эдик. — Тебе больно?
— Больно, Эдичек... — призналась Маша, — Особенно, когда начинает трясти на дороге...
— Давай я тебя понесу...
— Ну что ты, что ты, нам еще, наверное, далеко... Эдик отвернул шинель и, несмотря на возражения пожилой сестры, взял Машу на руки и понес.
— Тебе больно? — спрашивал Эдик, прижимаясь губами к ее губам.
— Нет, милый, нет... — успокаивала его Маша, а Эдик выбирал дорогу ровнее, чтобы не споткнуться и не толкнуть Машу, и настойчиво шел вперед, надеясь, что Маше скоро полегчает.
А она не могла даже обнять его за шею и лежала у него на руках, как беспомощный ребенок.
— Машенька, ну как ты? — беспокойно спрашивал он.
— Ничего, ничего... — шептала Маша. Он опять касался губами ее губ.
— Скоро будем на месте, скоро. Потерпи, родная. Словно в подтверждение его слов, далеко впереди послышался шум, и по колонне прошло оживление:
— Партизаны...
Это придало Эдику новые силы.
— Машенька, — шептал он, — ты слышишь, мы почти пришли... вот еще немного. Ты слышишь?
Маша не отвечала. Эдик прижался губами к ее лицу — оно было холодным.
— Потерпи, потерпи, родная... — машинально шептал он, чувствуя, как потяжелела его ноша, самая близкая, самая родная, которую несет он последний раз в жизни.
О СЕБЕ
Родился я 6 ноября 1919 года в семье сельского учителя в белорусской деревне Баево Дубровенского района Витебской области. Помню, как переезжали мы семьей из деревни в деревню — то не было медпункта, где могла бы работать мать— акушерка по специальности, то не было школы, где мог бы работать отец, а жить порознь или ходить на работу за десятки километров в соседние деревни было трудно, хотя случалось и такое. Запомнились на Бобруйщине деревни Борки и Добасно. Там я с сельскими ребятишками впервые погнал коней в ночное.
В 1927 году наша семья переехала в деревню Рудобелка Октябрьского сельсовета Глусского района.
Жизнь в Рудобелке была для меня невероятно интересной,
Я рано пристрастился к чтению. Помню, отец получал много литературы для школьной библиотеки. Ученик 2 класса, я читал все без разбора. Тут были детские журналы «Чиж и Еж», «Искры Ильича» и роман Зарецкого «Стежки-дорожки». Но больше всего меня поразила повесть Якуба Коласа «На просторах жизни». Мне казалось, что герои книги Степка и Аленка живут в нашем селе, я встречаюсь с ними каждодневно, только надо внимательнее посмотреть вокруг. Больше того. Я иногда сам перевоплощался в Степку и искал в своих одноклассницах ту, которую можно было принять за Аленку.
Я знал страницы повести почти наизусть. И поскольку в своем классе слыл человеком читающим, меня однажды пригласил учитель старших классов на урок литературы. Надо было прочесть вслух отрывок из моей любимой повести. С каким вдохновением я преподал старшеклассникам урок любви к литературе! С той поры ребята из пятых и даже шестых классов начали относиться ко мне как к равному. Я гордился этой дружбой и очень ценил ее.
Подражал я не только литературным героям. Рядом со мной всегда, как пример, была моя старшая сестра Лида. Пионерка, а затем комсомолка, активная участница самодеятельности, страстная любительница литературы, она была всегда в центре жизни школы и села. Никогда не забуду детского впечатления от спектакля по пьесе белорусского драматурга Горбацевича «Красные цветы Беларуси». Лида играла в этом спектакле одну из главных ролей. Тема была слишком близка жителям Рудобелки. На спектакле неистово аплодировали, плакали, кого-то выводили из зала, отливали водой... Судьба партизан гражданской войны волновала до глубины души.
В начале лета 1931 года наша семья пережила трагедию — после выпускного вечера, на котором семиклассники праздновали окончание школы, умерла моя сестра Лида, как тогда говорили, от разрыва сердца. Ее похоронили на партизанском кладбище, недалеко от школы. Я видел, как трудно было родителям каждый день проходить мимо дорогой могилы.
Осенью 1931 года мы переехали в Могилев, где в железнодорожной больнице работал в то время врачом брат моего отца.
Впервые очутился я в большом городе. Грохот машин и повозок по булыжной мостовой, гудки паровозов, стук вагонных колес за стенами дома, в котором мы жили по Ульяновской улице, — все казалось необычным, незнакомым, пугающим.
Я пришел в четвертый класс железнодорожной школы. Поначалу мной, провинциалом, ребята заинтересовались. Они с удовольствием слушали мои рассказы о рудобельских партизанах, о жизни в деревне. А потом интерес их пропал, и они долго не принимали меня в свою компанию. Помню, однажды меня даже избили ни за что ни про что, просто так, для профилактики. Я долго не мог забыть эту обиду и однажды отплатил одному из своих обидчиков. И, странное дело, ко мне сразу изменилось отношение. Я стал своим, как говорили ребята, «вокзальным».