Прощайте, любимые
Шрифт:
— Он без сознания, — ответила Вера. — Скорее, ребята, боюсь, что мы опоздаем.
У почты они повернули вправо. И тут, как некогда на Виленской, по ребятам открыли огонь из автомата с какого-то чердака.
— На другую сторону улицы! — скомандовала Вера.
Ребята бросились под защиту домов и почти побежали вниз по Пожарному переулку в сторону областной больницы.
Их встретила Маша в белом халате поверх армейской формы. Словно знала, что придет Эдик или кто-нибудь из его друзей.
— Скорее врача! — крикнул Эдик, даже не поздоровавшись с Машей.
— Поставьте
Отвернув повязку на груди Ивана, он скомандовал:
— В операционную!
По знаку Маши Сергей и Эдик подхватили носилки и, лавируя между койками, направились по лабиринтам коридоров.
— Скажите Паршину — будет мне ассистировать! — обернулся к Маше шагающий впереди военврач.
У входа в палату, дверь которой была плотно обита дерматином, носилки у ребят приняли санитары — пожилые красноармейцы в белых халатах, Сергей и Эдик торопливо покинули коридор, наполненный запахами лекарств, стонами раненых, и вышли на больничный двор, где их ждала Вера. Молча прошли под деревья и сели на скамейку. Говорить не хотелось. Эдик достал папиросы, протянул Сергею. Вернулась Маша.
— Ну, как он? — тревожно спросил Эдик.
— Тяжелый... — вздохнула Маша. — Но у Владимира Петровича золотые руки.
— Это кто — Владимир Петрович?
— Кузнецов. Который принял Ивана... Он такие делал операции, такие, просто чудо... А Паршин его друг... Может, все и обойдется... — Маша замолчала и посмотрела на ребят. — Что вы притихли? Не хотите прощаться?
— Почему — прощаться? — удивилась Вера. — Разве ты куда-нибудь уезжаешь?
— Да вы, оказывается, еще ничего не знаете, — горько улыбнулась Маша. — Сегодня ночью гарнизон будет пробиваться из окружения.
В стороне Днепра раздался взрыв, от которого вздрогнула земля и зазвенели больничные стекла.
— Мост! — воскликнул Сергей. — Наконец-то взорвали мост.
— А как же ты, как госпиталь? — спросил Эдик.
— Легкораненые и выздоравливающие пойдут с вами, а мы остаемся — здесь еще тысячи наших людей.
Сообщение Маши было таким неожиданным, что ребята растерялись. В суматохе трудных боевых будней они не задумывались о том, что будет дальше, как сложится их судьба, судьба всего города. Чаще всего приходило ожидание перемены к лучшему. Оно поддерживалось многими командирами и прежде всего Устином Адамовичем. Он был уверен, как и Эдик, что Могилев станет рубежом, на котором произойдет решительное сражение с гитлеровцами. Ничего, что гарнизон города пока остался в окружении. Он приковал к себе огромные силы противника, наступление его захлебнулось, а тем временем подойдут наши резервы с танками, авиацией, артиллерией, и судьба войны будет решена в нашу пользу. Сообщение Маши разом опрокинуло все эти надежды и поставило перед каждым из них вопрос: что делать? Идти с войсками на прорыв или оставаться здесь?
Эдик бросил окурок и потянулся за новой папиросой. Маша взяла его за руку. Эдик с тревогой посмотрел на нее.
— Тебе
— Разве я одна? А Кузнецов, а Паршин, а Пашанин, а политработники и командиры в палатах? Это же коммунисты и комсомольцы...
Наступило молчание.
— Совсем забыли про Ивана, — спокойно упрекнула Вера. — Маша, пошла бы ты посмотрела, что там.
— Сидите. Там работы часа на два. И снова все замолчали.
— Надо же что-то делать, — встал со скамейки Сергей. — Пока Иван в операционной, пошли к Устину Адамовичу.
— Мы не прощаемся, Маша... — сказал Эдик. — Мы еще вернемся, вот только решим как и что...
На углу Ленинской и Пожарного переулка их опять обстреляли.
— Сволочи... сволочи... сволочи... — повторяла второпях свое ругательство Вера, скрываясь вместе с ребятами за стенами домов.
С площади увидели они обломки моста, свисающие в Днепр. Три центральных пролета были снесены взрывом начисто. Остались только опоры. Они торчали словно одинокие печи в сожженной деревне.
Устина Адамовича ребята застали у блиндажа. Он давал распоряжения командирам рот.
— Сборный пункт на театральной площади! — закончил он.
— Мы уходим? — спросил Эдик.
— Есть приказ, — спокойно ответил Устин Адамович. — Сегодня в 24.00 — прорыв из окружения. В бой идут регулярные части и бойцы ополчения...
— А где же обещанные резервы? — не унимался Эдик.
— Нет резервов, нет... и не скоро будут...
— Значит, мы зря тут...
Устин Адамович молча посмотрел на Эдика, на Сергея, на Веру и тихо ответил;
— Нет, не зря. Эта оборона останется в веках... Эдик скептически улыбнулся.
— И не надо улыбаться, Эдик. Я говорю вполне серьезно. А теперь шагом марш за мной...
На башне ратуши по-прежнему развевалось красное знамя, но с Луполова почему-то не стреляли. Видно, после взрыва моста выжидали, что предпримут защитники города.
Устин Адамович вел ребят в институт. Эдик хотел предупредить, что в институте уже, наверное, диверсанты, потому что дважды ребят обстреляли с той стороны, но вот они достигли Пожарного переулка, а стрельбы не было. Только миновали почту, увидели — дверь института распахнулась и показался знакомый милицейский начальник с ромбом в петлице. За ним вышел молодой стройный немец в расстегнутом кителе, без фуражки, веселый, улыбающийся. За ним показались три курсанта из школы НКВД.
Милицейский начальник узнал студентов и, кивнув в сторону диверсанта, громко сказал:
— Даже не считает должным маскироваться...
— Зачем его брали? — зло спросил Сергей. — Чтобы переправить на Луполово?
Милицейский начальник ничего не ответил, а гитлеровец бросил на Сергея быстрый взгляд, и улыбка его тут же погасла.
В вестибюле Устин Адамович достал из кармана связку ключей.
— Откройте сейфы в партбюро, в комсомольском комитете, списки коммунистов и комсомольцев, ведомости там разные сжечь, чтобы ни одной фамилии нигде не осталось. Я в кабинет директора. Там тоже кое-что есть...