Прощайте, любимые
Шрифт:
— А дальше что? — спросил Эдик.
— Дальше от имени горкома партии предлагаю вам оставаться в городе.
— Как? — взорвался Сергей. — Наши войска будут прорываться к своим, а мы дезертируем?
— У нас тут тоже будет фронт.
— Вы предлагаете сдаться? — наступал Сергей. — Нет. Просто мы меняем форму борьбы. — Значит, о помощи нечего и помышлять? — взялся за свое Эдик.
— Враг рвется к Москве... — глухо произнес Устин Адамович. — Думаю, что там резервы сейчас нужнее. Потому что без Москвы...
— Понятно... — нахмурился Эдик
— Есть над чем подумать... — Сергей взял у Эдика папиросу, прикурил и посмотрел на Веру. — Мы, наверное, пойдем со своими войсками. Правда?
— Нет, не пойдем, — неожиданно отрезала Вера. — А здесь что, чужие? Маша, Иван, тысячи наших людей в госпиталях... А твои отец и мать разве чужие? Как они будут здесь одни, без нашей помощи?
Сергей молчал. Слова Веры били по самому больному. Действительно, а что же будет с Иваном? Бросить его одного и уйти? Хорош союз, нечего сказать. Маша остается с госпиталем. Значит, Эдик знает, что ему делать... Сергей благодарно посмотрел на Веру, подхватил ее под руку и, перепрыгивая через две-три ступеньки, побежал в комнату комсомольского комитета...
Прощались в вестибюле.
— Я не могу быть советчиком, — признавался Устин Адамович. — Потому что сам никогда не работал в подполье. Одно скажу — мне поручено держать с вами постоянную связь. Когда мы свидимся — не знаю. Устраивайтесь, работайте. И главное — не лезьте на рожон. Осторожность и еще раз осторожность. Помните, как говорят в народе — береженого бог бережет... Обнимите за меня Ивана, помогите ему встать на ноги. Ну, Верочка, прощайте.
— Не прощайте, а до свидания.
— Виноват... — Устин Адамович пожал руку Веры, а потом обнял и поцеловал ее в щеку.
— Ну, Сережа, только без горячности...
— Постараюсь, Устин Адамович.
Эдик растрогался и стоял в стороне с повлажневшими глазами. Устин Адамович положил ему руки на плечи: — Если я в чем-нибудь был неправ, прости. — Ну что вы...
— Нет, нет, наверное, не надо было отговаривать тебя от военного училища... видишь, какая ноша легла на наши плечи... надо быть грамотным, хорошо подготовленным военным...
— А что же стихи?
— Волнуюсь и опять говорю не то... Обязательно пиши... Сейчас это твое самое главное оружие...
Вышли на улицу.
— Не провожайте, — сказал Устин Адамович. — Я один. Кстати, если кому из вас понадобится квартира— вот ключ... — Устин Адамович передал его Эдику и еще раз пожал ему руку. — Берегите себя, ребята...
— Счастливо...
Устин Адамович скрылся за углом Пожарного переулка, а ребята стояли возле института как оглушенные. Вступая в ополчение, сражаясь на Буйничском поле и на валу, они готовы были на все, даже на смерть, чтобы отстоять родной город, на который они возлагали столько надежд. Но отдать его врагу и вдобавок самим остаться... Нет, этого они еще понять не могли, и не столько разумом, сколько сердцем.
Не сговариваясь, повернули они к госпиталю, вошли во двор и молча уселись на скамье под деревьями. Только теперь они заметили,
— Как же мы будем жить рядом с ними? — вдруг сказал Сергей не столько Эдику и Вере, сколько себе.
— Боишься? — спросила Вера. Сергей задумался.
— Ты угадала. Боюсь, что не выдержу одного их присутствия и буду уничтожать, как бешеных крыс.
— Это пожалуйста, — одобрил Эдик без тени улыбки. — Лишь бы толково, по всем правилам конспирации. А глупо лезть в петлю — какая от этого польза? Ни себе, ни людям.
— Слушаю тебя и удивляюсь, — усмехнулся Сергей,—ну чистой воды подпольщик. И откуда это у тебя?
— Историю надо было учить...
— А у него отличная оценка, — вступилась Вера, — Милявский нахвалиться не мог его успехами.
Сергей поежился, а Эдик заметил с иронией:
— Он увлекался всеобщей историей, а историю СССР сдавал по чужому конспекту.
— Ты прав, — согласился Сергей, словно желая замять разговор, в котором неожиданно всплыл Милявский, — давай перекурим это дело.
Эдик почувствовал настроение Сергея и замолчал. А Вера не догадалась.
— Милявский, наверное, и не подумает уходить из города, — сказала она.
— Да ну его к черту, — махнул рукой Сергей. — Гнида этот твой Милявский.
— Почему — мой? — порозовела Вера.
— А потому что ты его вспомнила. — Сергей затянулся и выпустил облако дыма.
— Его забывать нельзя, — сказал Эдик. — Если он останется в городе да подружится с немцами — нам придется туго. Он знает и про комсомол и про ополчение...
— Я у него на чердаке диверсанта прикончил, — глухо сообщил Сергей.
— Вот видишь... — продолжал Эдик. — Если он с нами, то лишний раз убедился, что на тебя можно положиться, если против нас, то надо подумать.
— Уберем его, — предложил Сергей. — И не надо будет голову ломать.
— Ты анархист, и лучше тебе из города уйти. А то действительно наломаешь дров...
— Я пошутил... — зло усмехнулся Сергей. На крыльцо госпиталя вышла Маша.
— Как долго вас не было! — с упреком произнесла Она. — Я уже испугалась.
— Что с Иваном? — спросил Эдик.
Маша подошла, прислонилась устало к Эдику плечом;
— Я же говорила, что у Владимира Петровича золотые руки... Иван спит в послеоперационной.
— Пройдем к нему, — предложил Сергей.
— Нельзя, — мягко сказала Маша. — Он ведь под наркозом. Проснется под утро.
Эдик взял Машу за руку, усадил рядом на скамейку,
— Вы не уходите? — спросила Маша.
— Нет, — ответил за всех Эдик.
— Тогда помогите. За ночь мы должны переписать сотни историй болезни командиров, политработников и красноармейцев-коммунистов. Они должны стать рядовыми и беспартийными. Завтра уже будет поздно. Я поручусь за вас перед Кузнецовым потому, что сами знаете — это жизнь или смерть,