Прощайте, призраки
Шрифт:
«Думаешь, он мертв?» — беззвучно вопрошала мама, и балкон тотчас начинало заливать водой. Ни я, ни мать не говорили ни слова на тему, жив ли еще мой отец. Вслух мы произносили одни лишь ничего не значащие фразы — у омлета края подгорели, помнишь тот перевод с латыни, мне за него тройку влепили, надо покупать новые чехлы на стулья… Мы сходились во мнении, что гекконов убивать нельзя, потому что это приносит несчастье, и осведомлялись друг у друга, не появилось ли новых мышей. Геккон (один-единственный) коротал дни за кухонным шкафом вишневого дерева и выходил из-за него по вечерам, когда спадала жара; он не обращал внимания на нас, а мы на него. Сара сказала, что видела у нас под раковиной целый выводок мышей — те предпочитают влажные места, стоит ли удивляться, что они вторглись в мой дом вместе с водой? В доме Сары мышей убивал отец. В нашем доме этим занималась я.
На закате я с новой силой ощущала отсутствие
В течение лет, проведенных нами вместе, отец тем или иным образом приучал нас к своей предстоящей кончине. Как и все, умирать он начал уже в день своего рождения, но однажды вдруг решил бросить вызов этой неизбежности. Должно быть, отец почувствовал себя всемогущим и потому хладнокровно спустился по лестнице, закрыл за собой дверь и навсегда покинул нас с мамой, оставив на память о себе запах застоявшейся воды и порывы ветра.
«Папа сегодня опять с нами», — сигналила матери поза, в которой я сидела за столом, перенесшись в нашу кухню из другой вселенной, где жизнь продолжалась своим чередом. «Папа сегодня опять с нами», — сообщали матери моя сутулая спина и усталый взгляд, какого не должно быть у девочки-подростка. «Он был здесь минуту назад, ты тоже его видела?» — кричала скорость, с которой я съедала ужин и убирала посуду со стола. Вслух же я произносила совсем другое: «Спасибо, больше ничего не хочу», «По средам всегда показывают один и тот же сериал», «Я бы не опоздала в школу, если бы ты купила мне мопед».
Телефон, положенный на гору всяческого барахла, которое предназначалось мне в приданое, пискнул четырежды. Четыре сообщения. Прошло достаточно мало времени для того, чтобы муж заволновался и нарушил правило не звонить мне, но достаточно много для того, чтобы я не мешкала и написала ему хоть пару строк. Я вновь задумалась о тех принципах, на которых зиждилась наша совместная жизнь. Мы считали брак союзом двух отдельных личностей и старательно избегали растворения друг в друге. Мы были подобны двум столпам, несущим общую нагрузку, и полагали, что, деля ее пополам, сумеем оставаться рядом дольше, чем позволили бы страсть или симбиоз. Иными словами, в нашем браке устойчивость и поддержка являлись не средствами, а самоцелью. Мы хотели быть вместе навек и потому старались не перенасыщаться друг другом. Я вспомнила нашу последнюю ночь. Мой сон о смертоносной воде и кровать, на которой наш брак тонул в отсутствии желания, были очень далеко от Мессины. Расставаясь, мы с Пьетро всякий раз превращались в двух монад, в двух медуз, каждую из которых движет отдельный поток. Когда один из нас уезжал, мы не ревновали и не строили догадок — пересечение личных границ другого означало бы проигрыш, а мы не хотели проиграть. Днем нам удавалось держаться в равновесии, однако ночами баланс терялся. В одной из своих придуманных правдивых историй для радиопередачи я завела речь о паре, которая перестала заниматься сексом: он и она были молоды, разлад немало тревожил обоих. Герою я приписала физическую проблему, а героине нервное расстройство. Конец истории был счастливым. Я знала, что Пьетро услышит ее, он всегда слушал мою программу. Спустя пару дней после эфира он подошел ко мне с таким видом, будто жаждал возмездия, сдернул с меня пижамные штаны, и мы занялись безмолвной любовью, точно незнакомцы.
Я посмотрела на экран.
Муж написал: «Как ты там?»
И еще: «Пришло заказное письмо, я его распечатал — тебе перечислили задолженность за прошлый год».
И еще: «С тобой точно все хорошо?»
И еще: «Не заставляй меня волноваться».
На сей раз монады не существовали каждая сама по себе, медуз не уносило потоками в противоположные стороны. Муж чувствовал, что эта поездка не такая, как предыдущие, беспокоился, задавал вопросы. Я вдруг осознала, что совершенно не хочу подпускать его к себе все то время, пока нахожусь здесь, — мне нужно сосредоточиться на тех, кто существует в моих кошмарах и воспоминаниях.
Улегшись в постель, я отправила Пьетро короткое сообщение: «Представляешь, дом в еще худшем состоянии, чем я ожидала. Чтобы все тут разрулить, понадобится время. Я в порядке, мама тоже».
— Мы все выбросим, — произнес Никос, указывая на «Монополию» (в нее я любила играть, когда училась в начальной школе), «Клуэдо» (открыв в себе способности к дедукции, я не раз побеждала
В этой самой кухне Сара, моя подруга отроческих лет, по секрету рассказала мне, что занималась сексом с двумя парнями сразу; наша дружба подходила к концу, мы стояли на пороге одного из тех неизбежных расставаний, когда из близких друг другу людей двое превращаются в очевидцев событий, за которые каждому неловко и которые каждый хотел бы забыть. Мы обе еще были несовершеннолетними, и я завидовала Саре, сделавшей то, на что у меня не хватило бы смелости. Мне казалось, отважься я на подобное, покойные предки встанут у изножья кровати и воззрятся на меня с немым укором. Мертвые — ревностные судьи всех поступков, которых больше не могут совершить, ошибок, которых больше не могут допустить, развлечений, которые доступны только живым. Мамины родители задержались в доме с явным намерением познакомиться со мной — внучкой, появившейся на свет после их смерти. Дед умер от апоплексического удара — вел машину, почувствовал себя плохо, включил аварийную сигнализацию, съехал на обочину автострады и через пять минут скончался. Бабушка заболела раком спустя несколько месяцев после его похорон и вскоре тоже покинула этот мир. Так дом и оказался в распоряжении их единственной дочери — моей будущей матери. Я верила, что дед и бабушка ежегодно навещают нас в ночь с первого на второе ноября. Вечером я ставила на стол хлеб и молоко, а наутро обнаруживала, что молоко наполовину выпито, а хлеб наполовину съеден. Рядом лежал конверт с банкнотой и белое миндальное печенье в форме косточек, которое я так любила погрызть, чем изрядно портила зубы. Красовались на столе и фрутта мартурана, к которым я вообще не прикасалась, потому что они были тошнотворно сладкими. Мне нравилось просто рассматривать эти искусно изготовленные пирожные в виде плодов опунции, гроздей винограда, долек арбуза… Да, я догадывалась, что изменения на кухонном столе — маминых рук дело, и все равно события, которые повторялись в нашем доме в ночь на второе ноября, каждый раз поражали мое воображение. До того, как мне исполнилось тринадцать, я представляла себе смерть в виде прямой линии, указывающей на неизбежность течения времени, или же в образе пространства, из которого люди не возвращаются никогда, если не считать одного дня в году. Смерть была событием трагическим, но в конечном итоге приносила определенные плоды и потому не пугала меня.
Тут он споткнулся о стопку старых настольных игр, и коробка с «Гусем» упала на пол.
Второй ноктюрн
Мои ноги ступают по чему-то белому, неподалеку идет мама в красной шапке и шарфе, рядом с мамой какая-то неизвестная мне женщина. Я увязаю в снегу, на мне футболка пастельного оттенка, руки почти голые, я окликаю маму и ее спутницу, я смеюсь, громко смеюсь. Пробегаю языком по зубам, те качаются и выпадают один за другим. Смотрю на себя со стороны и вижу впалый старушечий рот. Остается только имплантат в десне, такой твердый и неестественный. Месиво резцов, клыков и коренных зубов пахнет слюной и лекарствами, десны кровоточат. Вглядываюсь в панорамный снимок моей ротовой полости и замечаю в нем свое отражение. Увидеть во сне, как выпадают зубы, — к несчастью. Нужно проснуться. При чем тут зубы, при чем тут снег? Очнись, очнись! Просыпаюсь и вижу вокруг себя тусклый свет.
На мне потная футболка, которую я носила весь день. Быстро сдираю ее и бросаю, она долетает до балкона, я встаю, нахожу чистую и снова укладываюсь спать.
Всегда шесть шестнадцать
— А вода вам нужна? Могу принести из холодильника.
— Нет, спасибо, синьора, вода у нас есть. Давайте сейчас вместе поднимемся на крышу, я хочу, чтобы вы взглянули на участок стены рядом с бочкой для дождевой воды, мы не можем разобрать его без вашего разрешения.
— Хорошо, идемте. Дочке моей тоже не мешало бы с нами сходить, но она все еще спит.
— Знаете, как говорят: один отец прокормит и сотню сыновей, а сто сыновей не прокормят и одного отца.
Мои глаза распахнулись, я легла на другой бок и свернулась калачиком. Новый день в доме начался с трели дверного звонка, голосов матери и синьора Де Сальво.
Я была готова отказаться от почетного долга рано вставать, была согласна смириться с тем, что не кажусь окружающим внимательной и заботливой дочерью своей матери, я просто мечтала побыть одна, и никто не мог мне в этом помешать. Наша с домом разлука выдалась долгой, и я не знала, сколько времени нам понадобится, чтобы заново изучить друг друга. И потом, мама позвала меня не помогать с ремонтом, а сортировать вещи, чем я и собиралась заняться в ближайшее время.