Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Он увидел, что её глаза заблестели от слёз, и схватил телефонную трубку, лежавшую на столе, который был на его половине помещения, за стеклом. Она догадалась сделать то же самое.
– А я привёз тебе шоколад и апельсины, - услышала она в трубке его знакомый голос, который теперь показался слабым, надтреснутым.
– А также копчёную колбасу и мясные консервы. Помню, что ты любишь всё это. Ещё носовые платки и кое-что из белья...
– Спасибо огромное!
– воскликнула она, обрадованная
– Всё это здесь очень нужно! Мне бы ещё сигареты...
– Ты начала курить?
– удивился он.
– Нет, здесь это своего рода валюта, за которую можно получить многое...
– Хорошо, привезу. Как тебе живётся теперь?
– Сказало бы, что хуже некуда, но только здесь особенно хорошо понимаешь, что на самом деле всегда может быть ещё хуже. В неволе человек так уязвим для чужой жестокости!
– Жестокости предостаточно и на воле. Мы же все жестоки: это качество сформировано у нас всей нашей жизнью, более того: у нас оно в крови. Это наследие нашей жестокой истории, которая наполнена свирепыми завоевателями и кровожадными тиранами. Когда твои "болотные" друзья победят, вся жестокость, которая скрыта в наших душах, выплеснется наружу. Мы увидим террор похлеще тридцать седьмого года.
– А ты думаешь, они победят?
– К сожалению, всё идёт к этому. Цээрушные "Слухи Москвы" денно и нощно одурманивают россиян, заряжают их ненавистью к нынешней власти, готовят из них пушечное мясо для господина Надильного или кого там госдеп поставит вместо него. Власть почему-то терпит и эту подрывную пропаганду, и коррумпированных бюрократов вроде Гомазкова, которые компрометируют её. Рано или поздно это приведёт к катастрофе, потому что, как известно, вода камень точит. В Москве случится переворот, и затем либо провинция покорно последует за столицей, либо разразится гражданская война. Уж не знаю, что хуже...
– Ты заранее оплакиваешь власть, которая в лице одного из своих представителей лишила тебя работы.
– Потому что это всё-таки власть, избранная народом. Наши люди, что бы там про них ни говорили, ценят демократические процедуры и охотно участвуют в них. Они всегда делают разумный выбор в пользу наименьшего зла из возможных. Например, в Оржицком районе они избрали добросовестного бюрократа Жоголева и отказали в доверии наглому популисту Костерину. Ну а Жоголев уволил меня, потому что сделать это ему рекомендовали другие бюрократы. Хотя бы потому, что я имел наивность сунуться к Гомазкову с просьбой о снисхождении к тебе. Всё логично.
– На что же ты надеешься?
– Лично у меня благодаря гипертонии есть шанс умереть до того, как случится катастрофа. А для страны очередная голгофа станет, может быть, началом спасения. Ведь сейчас
Каморин увлёкся, разгорячился и вдруг, с заблестевшими глазами и задрожавшим от волнения голосом, стал похож на того молодого, наивного неудачника, человека не от мира сего, каким она знала его когда-то, к кому она испытывала отчасти насмешливую, отчасти материнскую жалость. Старые чувства к нему проснулись в ней, и, чтобы скрыть их, она спросила его с откровенной насмешкой:
– Ну и как же ты теперь живёшь, патриот?
– Работаю внештатным сотрудником в "Вечернем Ордатове". Пиковец сказал, что ему специально звонили из комитета по печати и потребовали, чтобы он не брал меня в штат. Но писать в качестве фрилансера, под псевдонимом - это не возбраняется. Мой псевдоним: Артём Наследов, от девичьей фамилии моей матери. Ещё я начал сдавать однокомнатную квартиру, которая осталась от моей бездетной тётки. Она умерла два месяца назад...
– Ты можешь и мою сдавать. Что ей стоять пустой...
– Ты оформишь на меня доверенность?
– Я даже выйду за тебя замуж. Если ты не против, конечно...
– Конечно, я не против, - закивал головой и заулыбался он, с засиявшими от слёз глазами.
"Несчастный, нелепый человек, которому из боязни свободы непременно нужно кому-то принадлежать, хотя бы только женщине, которая не любит его, и жестокому государству!" - думала она о нём с презрительной жалостью.
А Каморин всё улыбался и смотрел на неё сквозь пелену радостных слёз.