Проще, чем анатомия
Шрифт:
Иные улицы представляли собой сплошную стройку. Стоят дома, все в лесах снизу доверху, как в гигантской корзине. Тащат рабочие наверх кирпичи или ведра, известкой пахнет, аж через улицу чуешь, летят вниз золотистые стружки, капает краска. Берегись, прохожий! Попадут на шляпу или рубашку - сам виноват, не стой. И так - на целый квартал.
Где-то ближе к вечеру Раиса перешла немыслимых размеров мост. Он висел над Москва-рекой словно на гигантских струнах и даже удивительным казалось, что ветер в них не звенит. У прохожих она узнала, что мост называется Крымским, и тут же придумала себе, пока ноги держат, новое развлечение — считать мосты. Но хватило ее ненадолго. Казалось, что эта часть города вся состоит из мостов, широких улиц, зеленых
В каком-то сквере она позволила себе немного отдышаться. Посидела на лавочке, купила фруктовой воды в маленьком киоске, похожем на стакан в подстаканнике. Вечерело, стало прохладнее и пора было бы собираться обратно. Но утешившись тем, что метро бегает невероятно быстро, Раиса решила остаться у реки дотемна. Если здесь днем так хорошо, какой должен быть закат…
«И в самом деле, наверное, в этот раз девчата правы — мне повезло. Сама бы не подумала, что так повезет. Приехать бы еще. Просто так, ходить, смотреть, - думала она, медленно шагая вдоль набережной.
– Я бы весь день так бродила, а ночью села в поезд — и утром дома».
В речной глади отражались строгие башни и зубцы кремлевской стены. Солнце катилось за горизонт, последние отблески его гасли на куполах старинных церквей. Зажглись фонари. И стало видно, как на той стороне, за стеной в полумраке светятся два окна. Хотя трудно было разобрать, горит ли там в самом деле свет или просто отблеск от фонарей падает на стекло.
Раисе вспомнился плакат: «О каждом из нас заботится Сталин в Кремле». А вдруг, это он там сейчас? Может быть, все знающий советский руководитель вот так же как на том плакате сидит за столом у лампы. Вдруг, это его кабинет? Работает дотемна, или, подошел прямо сейчас к окну и видит ту же реку. И даже Раису видит.
Посмеявшись этой нелепой мысли, она внезапно поняла, что отчаянно устала, хочет есть и кажется, стерла ноги. Не удивительно, давно не приходилось столько ходить. В общежитие вернулась затемно, на ужин опоздала, и хорошо, что девочки-соседки оставили перекусить.
В ту ночь Раиса спала плохо. Вернее сказать, и не спала почти. Ныли перетруженные ноги, от волнения колотилось сердце, как перед экзаменами. Или перед свиданием. Она сама бы не сказала, как точнее. Только закроет глаза, плывут над головой фонари, похожие на елочные шары. Глядит на кипящий у его ног Тверской бульвар задумчивый Пушкин, уносятся в тоннели поезда метро.
Утром Раиса еле сумела открыть глаза. Соседки растолкали: «Вставай, путешественница! Первая лекция — хирургия. Сказали, настоящий боевой командир читает, военврач. С Финской пришел».
Вот незадача. С первого дня нужно постараться, а Раисе так хочется спать, аж голова падает. Но закаленная ночными дежурствами в больнице, она решила, что нарочно не позволит себе клевать носом, и специально села в первый ряд. На глазах у лектора и в голову не придет задремать.
А лектор оказался интересен. Голос у него был громкий, четкий, отлично поставленный, прямо как в театре. Можно и не устраиваться так близко, его наверняка и на “галерке” не хуже слышно. Раиса назвала его про себя “профессором”. “Интересно, бывают ли в армии профессора? А в каком он звании, я не расслышала”. Внешне тоже очень приметный. Чем-то он на Дзержинского похож. Будь Феликс Эдмундович такого же саженного росту и в плечах пошире, были бы как братья. Тоже в возрасте, лет сорока наверное, а глаза молодые - острые и светлые. Кажется, всех он в аудитории видит, разом и насквозь. И Раису, которая пытается не казаться слишком сонной, тоже видит.
Сидеть ровно и не клевать носом у нее еще получалось. Но лекция воспринималась, как рваный и склеенный фильм, а это было ужасно обидно и досадно. Рассказывал “товарищ профессор” подробно и понятно, не опуская глаза в бумаги.
Что-то по военной медицине и в Брянске, в фельдшерском техникуме читали. Но кроме кружочков и стрелочек на схемах в голове ничего с тех пор не застряло.
“Хороший состав, - думал Огнев, глядя на слушательниц, - Конечно, барышни почти все при параде, но никто ворон не ловит и на часы с тоской не глядит, и пудра с носиков не сыплется. Даже те две подружки с "галерки" не шушукаются”.
Когда искали преподавателя для этих курсов среди военных, кого привлекать к работе, и вопроса у командования не стояло. Вы, товарищ Огнев, любой личный состав понимаете как аудиторию, вам и передавать боевой опыт.
Группа в основном женская подобралась, точнее сказать, девичья. Только в пятом ряду трое ребят. Рядом устроились, похоже, из одного города. Хмурятся парни, что-то прикидывают. Их ведь в случае чего первыми призовут. А вот та, на первом ряду, наверное, ночью приехала, глаза сонные. Волосы убраны на затылок, ни волоска не выбивается, привыкла, наверное, по работе. Типичная прическа хорошей операционной сестры. Не выспалась, но держится.
“Очень похоже мы занимались с личным составом в боевых условиях. Денисенко это "вечерней школой" тогда называл. Только сейчас светло, тихо и мы не в палатке среди сосен. Вон, воробьи за окнами спорят, лето… Хотелось бы верить, что вам этой практики все-таки не выпадет, товарищи. И так, продолжим. О чем мы? Правильно, о вечном. О сортировке”
– В англоязычной терминологии сортировку называют triage - потому, что американцы в свою гражданскую войну придумали делить раненых на три потока. Да, у них была своя гражданская, четыре года воевали так, что разорение проигравшего Юга было видно и через полвека. В той войне было не только уничтожено рабство. Америка создала свою военную медицину, и ее опыт на десятки лет стал образцом для всей Европы. Их врачи показали себя прекрасными организаторами, но до научного подхода Пирогова им оказалось далеко. Пирогов, в зависимости, как сейчас бы сказали, от санитарно-тактической обстановки, делил раненых на четыре или пять потоков, и американцы много бы выиграли, имей они в руках его работы. Так, у вас вопрос?
– А почему они не воспользовались его работами? Крымская война же была раньше?
– Потому, что Пирогов вернулся с войны нервно-надломленным, опыт свой считал малоудачным и малоценным, и писал свои “Начала” очень медленно. И пока он их дописывал, американцы успели закончить войну, обработать статистику и издать первый в мире медико-санитарный отчет о ней. Их статистика и показала Пирогову, насколько его опыт ценен, так что в “Началах” американская статистика уже приведена. А сейчас сортировка - основа этапно-эвакуационной системы, выработанной нашим замечательным хирургом Владимиром Андреевичем Оппелем еще в 1917 году…
“Преемственность, значит, научного подхода. От Пирогова и до наших дней, - Раиса промокнула исписанную страницу.
– И идея Оппеля, что вся прифронтовая полоса - как госпиталь, а медицинские пункты в нем - как палаты. Только от палаты до палаты - километры”.
Ей вдруг представилось, как она работает на батальонном медпункте - до линии боя километр, а то и меньше, и она тут - самая главная, за все отвечает. Понятно, что совсем-то на фронт ее не пошлют. Будет где-нибудь в тылу работать, может, и в Белых Берегах развернут госпиталь глубокого тыла… Хотя сейчас не верится как-то, что он может понадобиться.