Прощение
Шрифт:
Он обхватил ее тонкую фигуру, скрестив руки на спине, и держал так несколько мгновений, впервые в жизни. Ей было пятнадцать, ему, преисполненному грусти от невысказанного чувства, восемнадцать. Он уже решил, что не будет открыто выказывать его, пока ей не исполнится шестнадцать. Тогда он, быть может, подумает о будущем и попросит ее стать его женой. Пока же он сдерживал огонь желаний, держа руки на ее спине.
— Иногда ты, кажется, вообще забываешь, что я нахожусь в комнате.
— Да, да! Но ты приходи, приходи во вторник, как всегда.
— Конечно, приду. И я хочу, особенно в последнее время, чтобы ты чувствовала себя счастливой. Только не знаю, как это сделать.
— Нет, ты знаешь, Роберт. Пожалуйста, поверь мне.
Собравшись с силами, он отодвинул ее от себя. Как прекрасны ее глаза, ее губы, даже когда она в таком странном настроении. В полумраке передней, где они стояли, было видно, с каким неподдельным чувством она глядела на него и вместе с тем со страхом при мысли, что может его потерять.
— Ты ведь и так делаешь меня счастливой. Я умру, если потеряю тебя.
Он почувствовал, что сам умрет, если не поцелует ее сейчас.
— Адди, — прошептал он, нежно прикоснувшись рунами к ее лицу. Он наклонился к ней, а она потянулась навстречу его поцелую, как будто тоже, страдая от нетерпения, ждала его. Он ощутил податливость ее трепетных губ, и теперь, повинуясь импульсу, которому сопротивлялся десятки раз, он крепко обнял и прижал ее к себе, впиваясь в ее рот. Она горячо откликнулась на его порыв.
Он с усилием оторвался от нее и отступил. Даже в сумерках было заметно, что она покраснела.
— Я думаю, ты должен идти сейчас, Роберт.
Он попытался взять ее за подбородок и поднять лицо, но она резко отвернулась.
— Не надо!
— Но, послушай, Адди…
— Нет, я сказала, не надо. — Она не поднимала головы. — Мы не должны больше этого делать.
Прошло пять месяцев, прежде чем они поцеловались еще раз. Был очень холодный январский вечер, и они пошли во двор за дровами. Она набросила на себя пальто, а он вообще остался в одной рубашке. Она стала набирать дрова и класть их на руку, тогда он взял ее за локоть, сжал его и сказал:
— Адди…
Она выпрямилась, повернулась к нему, взгляды их встретились, в ее глазах был немой вопрос, смешанный с тревогой и невинным желанием. Не могло быть никакого сомнения в том, что хотели они оба.
Он снял дрова, полено за поленом, с ее рук, и бросил их обратно на поленницу.
— Нет, — прошептала она. — Роберт, нет… — Она уперлась ладонью ему в грудь, а он схватил ее за руки и сжал, давая понять, что не смирится с отказом.
— Я раньше, когда мне не было еще и тринадцати лет, больше целовался с девочками, чем все эти годы потом. Из-за тебя, Адди… Потому что ждал тебя. С того дня, когда я вошел в ваш дом и ты играла для меня на пианино, я все время жду тебя, жду, пока ты вырастешь. Вот теперь ты большая. Поэтому не говори «нет», Адди.
Она пыталась вырваться и отвернуться, но сдалась.
Так же как и в первый раз, чувства, которые они
Он взял ее голову в руки.
Она схватила его за рубашку.
Он раскрыл рот.
Она открыла губы.
Он откинул ее пальто и прижал ее к себе.
Но он не позволил себе касаться всего ее тела, только осмелился расстегнуть две пуговицы на ее кофточке и запустить руку между лопатками, гладя ее теплую спину, а другой рукой обнимая за талию и страстно целуя в губы.
Она попыталась остановить ласки, отвернув лицо. Голова ее находилась на уровне его груди. Оба они тяжело дышали.
Роберт продолжал сжимать ее плечи.
— Не делай этого, Адди. Ты так же вела себя в прошлый раз. Почему тебе стыдно?
Она печально покачала головой. Он старался понять ее мучительные угрызения совести, но не мог, и в нем кипела злость. Но он не мог не любить ее.
— Адди, я же только целую тебя, ничего больше. Что в этом плохого?
— Ничего. — Она молча заплакала. Он вдыхал сладкий аромат ее волос, лежавших на его груди, пытаясь ее успокоить.
— Тебя отец предостерегал от этого, да?
Она отрицательно покачала головой.
— Или ты боишься, что я пойду дальше и позволю себе лишнее? Адди, я этого не сделаю, если только ты сама не захочешь.
Она продолжала качать головой.
— Или ты боишься, что кто-то может узнать, или Сара приревнует, или, я не знаю, что?.. Ну скажи, Адди. Ты ведь не станешь плакать просто из-за поцелуя?
Она отодвинулась от него и вытерла слезы, казалось, она собралась с силами и решила быть твердой.
— Возьми дрова, Роберт, и отнеси в дом, ладно? Скажи Саре, что мне нехорошо и что я пошла наверх и легла в постель.
— Адди, подожди…
Но она уже удалялась.
— Нет, ты здесь ни при чем, Роберт, дело во мне. Поверь мне, ты не сделал ничего плохого.
— Адди, обещаю, я больше не буду тебя так целовать, только, пожалуйста, не уходи. Адди, извини меня… Я люблю тебя, Адди. Адди, останься!
Она уже подошла к дому и остановилась, глядя на него. Ее пальто темного цвета выглядело, как пятно крови на безжизненной серой траве.
— Не надо любить меня, Роберт. Это не принесет тебе ничего хорошего.
Он сделал шаг к ней, но она побежала за угол. Он остался с бессильно опущенными рунами, откинув назад голову и закрыв глаза. Он не мог понять ее. Ведь она отказалась признаться ему в источнике своих страхов. Может быть, она боялась полностью отдаться ему из-за возможных последствий? Любая женщина испугалась бы позора, связанного с внебрачной беременностью. Ему было восемнадцать, а ей только пятнадцать, еще не женщина, но только что достигшая зрелости девушка, сама страшащаяся пробуждающихся чувств. Она целуется, как женщина, которой это нравится, тянется к ласке, как женщина, которая хочет большего, но пугается этого, как девочка, которой она и является на самом деле.