Прощение
Шрифт:
– У мормонов не бывает священников. Я католичка и разбираюсь в том, что говорю.
– Нет, все мормоны считают себя священниками, а женщины находятся при мужчинах. В каждой семье есть совет, и они как бы воплощают церковь...
– Ты видела девочку по телевизору? Помнишь, как она вела себя?
– Но, Лиза, у нее убили сестер. Ее можно понять.
– Все равно она не имела права так относиться к людям, как будто они мусор какой-то. Люди пришли выразить им свою поддержку.
– Мормоны верят, что все, кто не относится к их секте, – мусор.
– Неправда.
Они рассмеялись.
Я покраснела и закрыла лицо книгой.
– Как ты думаешь, младенец поможет ей?
– Я бы ни за что не хотела после того, что случилось, родить ребенка, да еще так скоро.
– Вообще-то у нее нет выбора. Они снова рассмеялись.
– Может, это их спасет.
– Возможно.
Они исчезли, а потом появились снова. В это время мама начала изредка кричать. В родильном отделении сестры говорили ей, что она умница, делает все как надо, а потом за дверью перемывали ей косточки.
– Как ты думаешь, они имели отношение к тому, что случилось? По телевизору только и слышишь истории о родителях-садистах.
– Они не похожи на таких. Очень приличные люди.
– По виду нельзя судить.
Комната была очень маленькая, поэтому я все же решилась прервать их беседу. Опустив книгу, я откашлялась.
– Извините, но мне неприятно все это слушать. Прошу вас, не говорите такого. Я Ронни Свои, и это мои сестры погибли. А там мои мама и папа. Мама может услышать вас, и это разобьет ей сердце. Неужели о моей маме можно подумать, что она способна обидеть маленьких детей? И почему вы говорите обо мне такие страшные вещи? Вы даже не знаете меня, понятия не имеете, хорошая я девочка или плохая. Моей мамы не было дома, когда все произошло.
Они замолчали. Одна медсестра – та, что подобрее, разразилась слезами. Она отошла, но потом вернулась, сказав:
– Мне очень стыдно. Очень стыдно за то, что мы тут наговорили.
Другая повторила ее слова:
– Нам очень стыдно. Мы просто дали волю языкам. Я ответила им:
– Я не держу на вас зла, но прошу вас, не надо больше так говорить, нам и без того тяжело.
«Вторая медсестра тоже начала плакать. – Малышка, может, принести тебе чаю? Я ответила грубо:
– Просто воды. Или какой-нибудь газировки. Мы не пьем чай. Не потому, что мормоны хотят быть выше других. Просто у нас свои правила. Католики ведь раньше ели рыбу по пятницам. А евреи не едят свинину.
Вторая медсестра быстро принесла мне сладкой газировки, а та, что заплакала первой, вернулась из ванной комнаты, и ее глаза были красными от слез. Она присела рядом:
– Может, я могу хоть как-то загладить свою вину перед тобой? У меня дочь почти твоего возраста. Ей всего семь. О, мне так жаль, – говорила она.
Она вдруг обняла меня и крепко прижала к себе. От нее пахло лимонами и химчистотой.
– Бедная маленькая девочка, – повторяла она.
Затем доктор побежал в мамину палату. Я слышала, как мама стонет от напряжения.
– Не волнуйся, ребенок вот-вот должен родиться.
Я не знала, почему мне это пришло в голову, но я спросила:
– Он умрет?
– Нет,
Мы встали.
В этот момент появился папа. Я подбежала к нему, и он поднял меня, как маленькую.
– Ронни, это мальчик. Большой красивый мальчик. Девять с половиной фунтов. Спасибо Отцу Небесному.
У него были красные глаза.
В палату на ночь поставили две кушетки, для меня и для папы. Моя мама заплакала только однажды.
– Он так похож на Рут, – сказала она.
На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.
Сначала я не хотела брать малыша на руки.
– Все в порядке, – успокоил меня папа. – Ты не сделаешь ему хуже.
– Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.
– Он научит тебя, как полюбить его, – ответил папа. – Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.
Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.
– Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, – обратилась я к нему.
Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.
На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.
Но мы ошиблись.
Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.
Нас осталось только трое.
Глава седьмая
Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек. В день убийства я не чувствовала страха – только невероятную усталость, а моим сердцем владело беспокойство, но не страх. Сейчас он стал моим спутником, к чему я не была готова. Это напомнило мне время, когда у меня высыпала крапивница, после того как я впервые в жизни съела устрицу. Такой же зуд удерживая меня на ногах весь день, пока я заставляла себя не думать о нашей драме, и это занимало все мои мысли. Главное – не думать о том, что занимает твои мысли, и так по кругу.