Просроченное завтра
Шрифт:
— Я вернусь вечером. Или ночью. Возьму такси, — сообщила она, отправляясь в театр.
Мать ничего не сказала. Дочь выросла, замужем — что тут уже скажешь!
Алена сидела в темном зрительном зале и теребила длинную кофту, потому что хотела сжимать пальцы Стаса, как когда-то давно, в другой — такой простой — жизни. Нынешняя жизнь ужасна… После спектакля они отправились в клуб — и сердце снова сжала тоска: они были здесь с Димой, и в тот миг она считала его спасителем, сейчас же он был ее могильщиком.
Алена невпопад отвечала
Позвонить — набрать всего каких-то семь цифр — и Стас примчится. Сорвется даже с Северного полюса. Даже, может, купит по дороге букет…
Но нет, она не может сделать это на глазах у всех. Полина не отпустит ее на улицу одну. Проводит до такси. И вот она снова сидит в чужой машине и жмурится, пытаясь сдержать слезы, готовые залить ее собственные мысли. Чужих не осталось — ни Дима, ни Стас не могут думать за нее. А она уже не может думать только за себя. Есть малыш, который не знает, что разделил жизнь матери на до и после. Не будь его, она бы, не раздумывая, ушла от Димы… к Стасу… Но что делать с ребенком?
«Не поднимай чемодан!» — дрожало в ушах предупреждение Думова.
А если поднять? Может, это решит все проблемы? Но эта мысль была короткой, как вспышка молнии. И такой же болезненной, как удар током. Живот зашевелился, хотя никто, кроме самой Алены, не мог этого заметить. Она сжала его растопыренными пальцами и, склонившись к нему головой, зашептала тихое «прости».
Наверное, не очень тихое, потому что таксист обернулся:
— Девушка, у вас все хорошо?
Алена подняла на него заплаканные глаза:
— Со мной все хорошо. Это просто беременные гормоны.
С ней не было все хорошо. Отвлечься ни на что не получалось, даже на сон. Она гуляла с бабушкой, пила чай с мамой, даже пошла в домик няни Пушкина и там во дворе, обняв березку, всплакнула.
— Скучаешь в своей Америке по березкам? — спросила ее старая сотрудница музея.
Алена подняла на нее блестящие глаза.
— Там есть березы. Только все какие-то плакучие.
Там все плакучее, и здесь тоже…
Алена пошла домой в обход. По дороге и тут же вспомнила, как они остановились тут со Стасом, и он узнал от соседки, что на самом деле его новую сотрудницу зовут Аленой.
Было пыльно. Запахнув плащ и даже немного сгорбившись, Алена прибавила шагу. Вот уже и поворот. Только она не будет переходить дорогу. Там река, а дом тут. Уже и подъезд виден. Вот только обойти машину очередного дачника. У них на Мерсах никто не ездит. Но пассажирская дверь открылась чуть ли ей не по коленкам. Неужели нельзя было в зеркало посмотреть!
— Садись, гулена…
Она села на кожаное сиденье. На автомате подчинившись приказу. Даже не совсем уверенная, что это его голос.
— Что ты тут делаешь?
— Тебя караулю. Уже второй час наблюдаю за парадной. Думаю, выйдет же погулять когда-нибудь.
— А позвонить?
Алена смотрела ровно вперед. Она даже не знала, какого цвета сейчас на Стасе пиджак.
— Я же сказал, что звонить не буду.
— Зачем тогда приехал?
— За тобой, — он тяжело выдохнул, и она увидела его руку поверх ручки автоматической коробки переключения передач. — Я не должен оставлять это решение за тобой. Это было бы нечестно.
Он сжал ее пальцы так, как она мечтала об этом в театре. Но они были не в зрительном зале, а в машине, пусть и с тонированными стеклами. И они не были зрителями, они играли закрученную ими же самими трагикомедию.
— Лена, только не плачь.
Он развернул ее к себе, и Алена утонула лицом в мягком джемпере. Он был без пиджака, но в рубашке. Зато без галстука. Наверное, ему, как и ей, было тяжело дышать.
— От него нужно только нотариально заверенное заявление на развод. Какого-то специального заявления из-за твоей беременности не требуется. Даже если у вас есть совместное имущество, мы делить ничего не будем, от всего откажемся. Все должно быть очень просто.
Алена отстранилась и вынырнула из-под его руки.
— А почему ты решил, что он согласится?
Стас передернул плечами:
— А смысл удерживать женщину, которая тебя не любит? И когда у женщины никаких материальных претензий к тебе нет. Легко отделался, можно сказать.
— Стас, я о ребенке говорю.
— Зачем ему ребенок?
— Зачем? И это спрашиваешь ты?
Стас отвернулся и стиснул пальцами руль.
— Это другое. Это был живой ребенок, которого ты растил, учил ходить, говорить… А это… Что он есть, что его нет… Это ты его чувствуешь…
— А ты? — Алена схватила его пальцы и сунула себе под кофту.
Стас попытался отдернуть руку, но она держала ее крепко прижатой к своему животу.
— Я ничего не чувствую, — проговорил он. — Тогда почувствовал, а сейчас нет. Еще рано.
Алена отпустила его руку.
— Позвони ему. Поговори. Скажи правду. Не согласится, будем думать дальше. Что? Что ты так на меня смотришь?
А она смотрела, потому что не могла понять, как можно вот так спокойно говорить о подобных вещах.