Прости за любовь
Шрифт:
— Ты была у него позавчера сама. Сегодня звонила матери. Зачем спрашиваешь?
— Что такого? Не могу спросить? — явно с обидой отзеркаливает она.
Не знаю, чем закончился бы этот напряжённый диалог, если бы мы не оказались в огромном пустом зале, где Ромасенко отрывается на барабанах.
— Я скоро вернусь, присядь вон там на випке, — говорит Марсель, наклонившись к моему уху.
— Как туда пройти? — озадаченно хмурю брови.
— Я провожу, — неожиданно для нас обоих предлагает Илона, проследив за моим взглядом.
И да. Она действительно делает это. Отводит меня наверх, неплохо ориентируясь в лабиринтах внутренних коридоров.
— Как себя
— Позвони и узнай.
— У меня нет её номера.
Усмехнувшись, киваю.
— Сложно сказать?
— Не уверена, что тебя это по-настоящему волнует.
— Волнует. Не нужно делать из меня монстра. Марсель употреблял что-нибудь вчера или сегодня? — интересуется тоном прокурора, когда поднимаемся по лестнице.
— Почему ты мне задаёшь этот вопрос?
— Очевидно потому что ты знаешь ответ, — отбивает бывшая подруга рикошетом. — Так что? Да/нет?
— Нет.
— Наверное, только поэтому он здесь. Раздражённый, агрессивно настроенный, но здесь.
— Ему очень тяжело сейчас.
— Ты считаешь, я этого не понимаю? Вообще-то, я довольно тепло отношусь к его семье.
Оно и видно. Приходила в больницу. Лично звонила его матери.
— Нельзя перенести оставшиеся концерты на будущий год?
— Джугели, — поджимает губы, — если бы ты знала, сколько их было перенесено…
— Тогда его отец не находился между жизнью и смертью.
— Думаешь, кого-то всерьёз беспокоят наши личные проблемы? Гендиректора лейбла, организаторов, людей, купивших билеты. Я итак наизнанку с АВГУСТА выворачиваюсь, то и дело прикрывая Марселя со всех сторон.
— Месяц целенаправленно подчеркнула? — выгибаю бровь, глядя ей в глаза.
— Всем прекрасно известно: Марселя понесло после твоего появления, — отзывается, воинственно выдержав взгляд.
— Он действительно хочет уйти из группы?
— Большей глупости и представить нельзя.
В этом я с ней согласна.
— Это будет конец для «Города». Нового солиста не примет ни коллектив, ни поклонники.
— Ребята говорили с ним на эту тему?
— Марсель в пух и прах разругался с каждым из них.
Оно и заметно. Парни даже не поздоровались друг с другом. Просто начали играть песню сначала.
— Паше и тому досталось. На прошлом концерте они чуть не подрались.
— Из-за чего?
— Из-за бутылки. Которая стала для Кучерявого дороже друзей, — констатирует, глядя на сцену.
— Не надо так. Это неправда.
— Послушай, — поворачивается ко мне. — Отрадно, конечно, что ты снова появилась в его жизни, в контексте того, что он этого очень ждал, но давай скажу, как есть…
— Говори, — прищуриваюсь.
— Ты опять всё пропустила. Уже по традиции.
Намекает на аварию, разумеется.
— А если без яда?
— Я про очередной тяжёлый период. Ты и представить не можешь, в каком состоянии мы его видели. Под чем и как часто, — делает многозначительную паузу. — Сколько раз он пропадал. Сколько раз мы его искали, забирали чёрт знает откуда. Сколько разговаривали, уговаривали обратиться к врачу. А как к этому самому врачу возили кодироваться? Дважды! Второй раз чуть ли не насильно скрутив.
— И чем это кончилось? Человек должен сам осознать, что ему нужна помощь.
Илона опять натянуто улыбается.
— Хорошо умничать со стороны, верно? Тебя ведь всё это не коснулось. Меня, как друга и концертного директора, да. Ребят, как друзей и участников группы, естественно, тоже.
— Пусть меня не было рядом тогда, но сейчас я с ним и постараюсь сделать всё, что от меня зависит.
— На сколько ты приехала? —
Звучит как издёвка, но я понимаю, почему она язвит. Имеет, в общем-то, право.
— Я в Испанию не вернусь.
Илоне не удаётся скрыть удивление. Судя по выражению лица, на такой ответ она вряд ли рассчитывала.
— А твои отношения с тренером?
Не берусь предполагать, откуда ей о них известно.
— Нет никаких отношений. Я поставила точку. Ещё в конце лета, после встречи с Марселем.
Осознанно даю это пояснение. Хочу, чтобы она знала: моему сердцу тоже дорог этот парень.
— Значит насовсем перебралась в Москву?
То ли я жутко мнительная, то ли в её глазах наблюдаю нечто, похожее на окончательное крушение надежд.
— Не хочу загадывать, но вполне возможно.
Она кивает и какое-то время молчит.
Явно расстроена. Ошарашена. Шокирована.
Но Вебер — это Вебер. В какую-то секунду она собирается и, вскинув подбородок, произносит:
— Что ж. Тогда терпения тебе и любви вашему союзу. Главное — взаимной, — добавляет едва слышно, а затем уходит, оставляя меня одну.
Минуты идут, а я так и сижу в растрёпанных чувствах.
Особенно не по себе становится, когда слышу песню, написанную Абрамовым после нашей встречи на теплоходе.
А всё потому, что в этой песне нас, очевидно, трое…
— Ты прости за любовь мою к ней Не убить, ведь она яда сильнее Не испить, она глубже, чем океан. Не забыть. Без неё я безумен и пьян. Ты прости. Не стереть. Помню эти глаза В них мой ад и рай, в них моя весна Не вини. Ты себя, это я — мудак Так хотелось иначе, но пусть будет так Ты права: травит душу, но мне это нужно Стать нормальным? Прости. Мне это чуждо Я помешан, разбит, потерян и болен Моё сердце в крови, мои чувства в ноль… Мазохист? Да, быть может, но всё же Как с тобой, чёрт возьми, мы в этом похожи Ждём тепла там, где в минус лютая стужа И отчаянно так… Просто хотим быть нужными. Ты прости за любовь мою к ней Не убить, ведь она яда сильнее Не испить, она глубже, чем океан. Не забыть. Без неё я безумен и пьян.