Просто Чехов

Бычков Юрий Александрович

В студенческие годы Чехов мечтал начать свою личную врачебную практику в Таганроге, о чем сообщал родне. 31 января 1885 года он объясняет в письме дяде Митрофану Егоровичу Чехову: «Прошлое лето не мог быть у Вас, потому что сменил товарища земского врача, бравшего отпуск, в этом году рассчитываю попутешествовать, а стало быть, и повидаюсь с Вами. В декабре я заболел кровохарканьем и порешил, взявши денег у литературного фонда ехать за границу лечиться. Теперь я стал несколько здоровее, но думаю все-таки, что без поездки не обойтись…

Куда бы я ни поехал – за границу ли в Крым или на Кавказ, Таганрога я не миную… Жалею, что не могу послужить купно с Вами родному Таганрогу… Я уверен, что служа

в Таганроге, я был бы покойнее, веселее, здоровее. Но такова уж моя “планида”, чтобы навсегда остаться в Москве… Тут мой дом и моя карьера… Служба у меня двоякая. Как врач я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты. Как пишущий я имею смысл только в столице.

Антон Павлович еще в студенческие годы взял на себя медицинское обслуживание семьи. Он не только был в семье кормильцем, но и исполнял функции домашнего доктора. Его постоянными пациентами, прежде других, были родители – Павел Егорович и Евгения Яковлевна Чеховы. Затем сестра Маша и все братья с их домочадцами.

Врачебный выезд. Доктор Чехов совершает объезд своего участка. Лето 1892 года.

Характерный пример эффективного врачевания – заболевание в январе 1893 года тяжелой формой тифа отца и сестры. Вывел он их из кризисного состояния, поставил на ноги. Отсутствие же Антона Павловича в Мелихове (в октябре 1898 г. он, хронический легочный больной, находился в Ялте) привело отца к трагическому финалу. Защемление грыжи, ввиду отсутствия своевременной врачебной помощи, вызвало омертвение тканей и смерть Павла Егоровича на операционном столе.

Чехов сознает, что он – благодетель для всех родных: «Нашим раздолье: даже тетка Федосья Яковлевна у меня лечится; недавно лечил Ивана. Иметь у себя в доме врача – большое удобство».

Старшего брата Александра, склонного к алкоголизму, подверженного психопатическим срывам, Антон Павлович постоянно наблюдал, как врач-психиатр, положительно влиял на хронического больного, предупреждал рецидивы, выводил из кризисных состояний.

Брат-художник Николай Павлович Чехов был самым трудным, туго поддающимся врачебному воздействию пациентом доктора Чехова. Антону Павловичу приходилось созывать консилиумы врачей, исполнять роль и лечащего врача, и медицинской сестры, и сиделки. Смертельная болезнь Н. П. Чехова в марте-июне 1889 г (тиф на фоне скоротечной чахотки) легла тяжким грузом, испытанием нравственных и физических сил на Антона Павловича.

Чехов был домашним доктором своих друзей: знаменитого архитектора Ф. О. Шехтеля, выдающегося художника-пейзажиста И. И. Левитана, прославленного репортера В. А. Гиляровского, писателя В. Г. Короленко, поэта Лиодора Пальмина, издателя Николая Александровича Лейкина, издателя, драматурга, публициста Алексея Сергеевича Суворина и членов его семьи. Антон Павлович выступал в качестве домашнего доктора для хозяев имения Бабкино – семьи Киселевых, где Чеховы снимали на все лето дачные помещения в 1885–1887 гг. То же в случае с сумскими помещиками Линтваревыми, где Чеховы были дачниками в 1888–1889 гг.

Наконец, пациентом Антона Павловича в ялтинские годы стал Л. Н. Толстой. Чехов неоднократно выезжал в Гаспру для оказания срочной помощи. Доктор Чехов (единственный!) поставил правильный диагноз Толстому, считавшемуся обреченным, спрогнозировав великому писателю еще несколько лет, что подтвердилось.

Существованию Антона Павловича в двух ипостасях не позавидуешь. Он пишет в декабре 1885-го Лейкину: «Дела по горло, но сядешь писать –

не пишется: то и дело начало зачеркиваешь; к больному надо ехать – проспишь или за писание сядешь…» 6 апреля 1886-го ему же посылает фактически SOS: «Я болен. Кровохарканье и слаб… Не пишу… Если завтра не сяду писать, то простите: не пришлю рассказа к Пасхе… Надо бы на юг ехать, да денег нет».

Этому тревожному письму предшествовали февральско-мартовские настораживающие известия, посылаемые друзьям: «Гиляй болен. Что-то у него начинается. Т. высокая, но в чем дело, пока неизвестно». «Пишу и лечу. В Москве свирепствует тиф (сыпной), унесший в самое короткое время шесть человек из моего выпуска. Боюсь! Ничего так не боюсь, а этого тифа боюсь… Словно как будто что-то мистическое…»

О страхе пишет, а страха не признает. Лечит тифозных больных. Не всегда захватывает болезнь во время. В семье художника Александра Степановича Янова заразились друг от друга буквально все. Мать семейства и одна из трех ее дочерей скончались. Чехов долго терзал себя раскаяньем. Даже снял с дверей дома, где он жил табличку «Доктор Чехов», зарекся в дальнейшем быть визитирующим эскулапом. Но, увы, жизнь, пациенты требовали его участия: «Докторскую вывеску не велю вывешивать до сих пор, а все-таки лечить приходится! Бррр… Боюсь тифа!

Коллеги доктора при встречах вздыхают, заводят речь о литературе и уверяют, что им опостылела медицина».

В Гаспре Чехов для Толстого был в первую очередь не лечащий врач, а долгожданный, интересный собеседник, оппонент в нескончаемой философской полемике. Встретившись, о болезнях они тотчас забывали.

Антон Павлович крепится изо всех сил:

«…Фамилию и свой фамильный герб я отдал медицине, с которой не расстанусь до гробовой доски…

Впрочем, Суворин телеграммой просил дозволения подписать под рассказом фамилию. Я милостиво позволил, и таким образом мои рассуждения de facto пошли к черту».

В первом своем письме А. С. Суворину, предложившему молодому писателю постоянно, на выгодных условиях сотрудничать в «Новом времени», он писал: «Я врач и занимаюсь медициной… Не могу я ручаться за то, что завтра меня не оторвут на целый день от стола… Тут риск не написать к сроку и опоздать постоянный…» Но справедливые и во время сказанные слова «благовестителя» Д. В. Григоровича, сумевшего разглядеть в молодом Чехове выдающийся талант, выдвигающий его «далеко из круга литераторов нового поколения», сделали свое дело. Обласканный, ободренный, материально поддержанный Григоровичем и Сувориным Чехов начинает всё больше времени и душевных сил отдавать писательству, поняв, что оно – его истинное призвание, его долг перед Богом и людьми.

Он не убрал в дальний ящик стетоскоп и докторский молоточек, но его основное рабочее место отныне – писательский стол, на котором всегда находились и медицинские инструменты. Чехов все бабкинские летние сезоны (1885–1887 гг.) подвизается в качестве земского врача в Чикинской и Звенигородской больницах («Вчера я получил письмо от коллеги, земского эскулапа, который просит меня сменить его с субботы 13-го, ссылаясь на то, что ему с женой во что бы то ни стало ехать куда-то в пространство»; 9 июня 1887 г.). Он просит коллегу П. Г. Розанова «взять у врача Успенского оставленную красную рубаху «земского эскулапа» и доставить при случае в Бабкино, как вещественное доказательство пребывания Антона Павловича в г. Звенигороде. В Бабкине и Чикине он популярен: «Больные лезут ко мне и надоедают. За всё лето перебывало их у меня несколько сотен…»