Просто друзья

Белова Дарья

— Хм… Ты знаешь, а я думаю, что никто и не знал, кто такая настоящая Мила Апраксина.

— Может, ты и прав.

Мы сидим на краю кровати. Близко друг другу, но очень далеко. Мы больше не близкие люди. И виноваты в этом оба. Как она писала? Мир? Мировое соглашение, когда победителей быть уже не может, потому проиграли все. Так оно и есть.

Мы сидим на краю кровати. А кажется, что на краю той пропасти. Мы все-таки не упали, еще тут, держимся. Но дыхание той свободы, что пьянит и давит, оно близко. Опасное, но желанное.

Мы

сидим на краю кровати. И это последняя наша встреча, когда мы еще может хоть немного, но коснуться друг друга. Я кладу ей свою руку в ее еще раскрытую ладонь. Она сжимает ее, как-то отчаянно, с болью. Понимаю, что ей тоже больно.

— Глеб, я уезжаю во Францию, — голос тихий. Но каждый звук отскакивает от стен, как теннисный мячик.

Должен ли я ее остановить? Она говорила, что это ее мечта. А оказалась нет. Ее мечта — я. Несбыточная и далекая.

— Как обычно говорят? Удачи? Или ни пуха ни пера?

— Может, пожелаешь просто счастья?

—.. и любви?

— Любви не надо.

— Тогда просто счастья.

Мы сидим на краю кровати. И каждый хочет встать и уйти, но что-то держит, останавливает. Словно нас держит незримая связь, порвать ее уже невозможно, она сильнее стали.

Сдаюсь первым. Пытаюсь высвободить свою руку. Мила держит ее очень крепко, как за свое спасение. Проблема том, что я уже спасти ее не смогу. Не хочу.

— Ты… позвонишь? — надежда в голосе, в глазах.

Прикрываю веки. Делаю глубокий вдох и выхожу из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Глава 33

Мила

— Так, смотри, вещи я собрала, обувь тоже, украшения по минимуму. Что еще, косметика — только основное. Дорогая, будешь в Париже, что будет еще нужно — купишь. Может, тогда и часть одежды выложить? — мама говорит это больше себе, нежели мне.

Я просто сижу рядом и невидящим взглядом отсчитываю то, что мама кладет в большой чемодан. Джинсы — один, футболка — два, ночная сорочка — три…

— Угу, — соглашаюсь я.

— Да, книги и конспекты я упаковала отдельно.

— Угу…

— Мила, ну что с тобой такое? Это ведь была твоя мечта?

Моя мечта сейчас в той квартире, а может, где-то в другом месте. Я уже не знаю.

Руки чесались набрать ему, просто услышать его голос. Но я останавливала себя. Потому что уже не имела права. Помню, я счетала счастливые дни, проведенные с Глебом. Что ж, отсчет закончен.

Встаю с пола и плетусь в гардеробную, чтобы забрать свои пуанты. Отчего-то они уже не кажутся такими красивыми, как виделись раньше. Уродливая обувь, которая калечит ноги. Но тем не менее подхожу к чемодану и остервенело кидаю их. Они отскакивают от косметички и отлетают в сторону, на ковер. Мне бы подойти, взять их в руки и положить обратно, уже аккуратно. Но не хочется. Так вот стою и смотрю.

Мама сама подходит и укладывает их в чемодан, отодвинув

ту самую косметику и вещи. Находит им место.

— Хм… — только и сказала я, хотя понимаю, что надо было бы поблагодарить маму.

— Мила, — мама присаживается на кресло и участливо смотрит на меня. Вижу, что глаза ее блестят по-особенному. Нет радости в них, нет счастья, хотя, по ее словам, дочь исполняет свою мечту. Я замечаю только сожаление и сочувствие.

Свою историю моего прослушивания я рассказала родителям в тот вечер, когда ушла от Глеба. Начиная с раннего утра, со своих переживаний, заканчивая прощанием с девочками. Кем мы стали друг для друга, так и осталось для меня загадкой.

Только позже отцу в кабинете я рассказала продолжение, как после поехала на гонки к Глебу, захотев поделиться чувствами от произошедшего, что сломали меня. О Глебе, о своем плане, о договоре с Павлом. Обо всем. Стало ли мне легче? Самую малость. Все-таки говорить и рассказывать живому человеку лучше, нежели бездушным страницам.

Маме всю правду говорить не спешила, слишком остро она отреагирует. И закончится все может печально. А портить отношения, если они еще возможны, между ней и Натальей Матвеевной мне не хочется. В конце концов, это только моя вина и только мне отвечать за содеянное.

Ужин проходит в тишине. Только слышен звук приборов и недовольные вздохи мамы. Ей не терпится что-то сказать, то, что рвет ее изнутри, но, очевидно, неправильно нарушать идиллию и спокойствие этой самой минуты.

Красивое слово “правильно” теперь режет не только слух. Оно проходит острым хлыстом по моим жилам, моим венам, по моему сердцу, оставляет некрасивые следы. И неизвестно, когда они затянуться. Да и заживут ли вообще.

Финал у моей истории открытый. И кто знает, что ждет меня впереди.

В аэропорт приезжаем как подобает, за два часа до вылета. Папа помогает с чемоданом, у мамы только моя ручная кладь — небольшая дорожная сумка, куда я положу верхнюю одежду, когда прилечу. В Париже сейчас погода теплее, чем в Москве. Это не может не радовать. Хочется уже солнца и тепла.

— Обещай, что будешь звонить каждый вечер, — мама украдкой вытирает слезу. Она прозрачная, но вижу едва заметный голубой блик.

— Конечно, все как и раньше, — давлю улыбку, после нее мама немного расцветает.

Папа обнимает крепко и целует в макушку. Он всегда так делает, когда мы расстаемся. Не важно, предстоит долгий перелет или поездка на другой конец города.

— Помни, что мы всегда тебя ждем. Будь аккуратной. И береги себя, — наставления папы. Как обычно емко, по делу, но с большой любовью.

— Еще.

— Что еще?

— Пожелай мне что-нибудь еще.

— Еще… — папа задумался, даже отвел взгляд в сторону. А потом посмотрел на меня тепло и сказал — любви, Мила. Желаю тебе любви. Но не ищи ее в другом. Сначала найди любовь внутри себя.