Просто мы научились жить (2010-2012)
Шрифт:
А после она вернулась в Таганрог и с удивлением обнаружила, что жизнь здесь продолжалась и без нее. Оказалось, что Женька встречается с Шуриком, Светлова тоже себе кого-то завела, и никто по ней здесь не скучал и не ждал тоже.
Утешилась быстро – новая работа, новые девушки, новые победы. И только все чаще проходила мимо Женькиного дома вечерами, смотрела в окна, видела свет, и долго стояла, глядя на него и не понимая, зачем стоит.
В новогоднюю ночь напилась. Смотрела на друзей, на Женю, на Светлову, и ощущала как что-то липкое и противное поднимается от живота к горлу, растекаясь
Что-то пошло не так. Что-то в ее чертовой жизни просто пошло не так.
И от этого стало так страшно, что она рванулась вглубь квартиры, посмотрела на комнату, где раньше спали они с Женей, и где теперь жила Кристина, и вдруг услышала из ванной сдавленные всхлипы.
Плакала Женька – тихо, уткнувшись носом в махровый халат. И Лека сделала то, чего никак нельзя было делать, невозможно было, запретно, и все же сделала – обняла ее и начала целовать, не обращая внимания на протестующие всхлипы.
Эту ночь она запомнила плохо. Не было ни особенной страсти, ни нежности. Женька отдавалась ей с отчанием обреченного, очень грустно и горько, и от этой горечи было еще больнее. С ней было по-другому, но, черт возьми, с ней всегда было по-другому. Больно и сладко, горько и как будто по любви. И когда она заплакала в конце, отвернувшись от Леки и утыкаясь в подушку, на нее стало невозможно смотреть – эта подергивающаяся голая спина, эти лопатки, напряженные плечи, спутанные волосы, все это избивало Леку таким чувством вины, которое оказалось ей не под силу.
– И я сбежала. Утром на нее вообще было невозможно смотреть, и я сбежала, как трус, как самый худший предатель.
Но убежать навсегда не смогла. Ее как магнитом тянуло к Женьке, к ее рукам, губам. И она пришла снова. Ночью, когда все спали. Молча кивнула и за руку потянула в постель. Женя не сопротивлялась. И тогда она стала приходить снова, и снова, и снова.
– Я не думала тогда, чего это стоит ей, моей маленькой Женьке. Я просто хотела и брала то, что хотела. Говорила ей, что не люблю ее, что все это несерьезно, просто дружеский секс. И сама не понимала, что творю.
Но настал день, когда от чувства вины и неправильности происходящего оказалось невозможно больше прятаться. И Лека сбежала снова.
Решила строить свою жизнь, отдельную, и вся отдалась этому строительству. Вот только гуляя с кем-нибудь, все чаще выбирала маршрут, проходящий мимо Жениного дома, и все чаще останавливалась покурить или просто просила: "давай посидим немного, посмотрим".
– Не раз и не два я думала о том, чтобы вернуться, но страх потерять свободу был сильнее. Мне все казалось, что она в этом и есть – жить как хочешь, спать с кем хочешь, не быть привязанной ни к кому и ни к чему. Наверное, я просто уже тогда чувствовала, что Женя – это навсегда, и сопротивлялась этому как могла.
Лека сама не заметила, как дошла до старой Голландии. По щекам ее текли слезы, и остывали ледяными комочками. Столько лет прошло… Столько чертовых лет. А она по-прежнему не понимает, куда идет и чего, черт побери, хочет.
Живот скручивало в узел. Она понимала теперь, ЧТО натворила тогда, и от этого понимания хотелось умереть.
– Какая же я тварь, – сказала Лека,
Она не помнила, как добралась до гостиницы, как вошла внутрь. Опомнилась только, обнаружив себя сидящей на полу с сигаретой в руках и плачущей навзрыд.
Глава 7. Боль.
Она пришла утром, стоило Леке открыть глаза и сделать глубокий вдох. Рывком поднялась из груди к глазам и затопила собой все. Та секунда, маленькое мгновение между сном и явью, в которое она не успела вспомнить, не успела почувствовать и осознать, на многие дни осталось для нее единственным якорем, удерживающим ее в этом мире.
Пачка сигарет на столе оказалась пустой, зато стакан – полным. Лека вынула из него самый длинный окурок и закурила, втягивая в себя горький дым. Желудок отозвался горькой болью и резью, но Лека была этому рада – боль была искуплением, наказанием, хоть и недостаточным.
Она села на пол, спиной к батарее, и закрыла глаза.
– Какое же ты, оказывается, дерьмо, Савина.
Вот теперь она с непоколебимой ясностью поняла, о чем говорила Ксюха. Нет более жестого обвинителя, чем ты сам, когда осмеливаешься посмотреть на свою жизнь широко раскрытыми глазами.
Можно обмануть кого угодно, но начав говорить правду себе – уже не остановишься, и не вернешь время назад.
– Что было потом? – Сама себя спросила Лека. – Потом я дошла до ручки. Очередная девушка оказалась очень похожей на Женьку, и я сдалась. Пошла к ней и попросила вернуться. Несла какой-то бред, уговаривала, обещала, но она отказалась. Моя маленькая Женька оказалась сильнее меня в сто раз и честнее в триста. И тогда я сделала еще одну ошибку.
Это было снова побегом. Тогда она этого не понимала, а теперь понимала точно. Побег от одиночества, которого, как оказалось, она боялась больше всего на свете.
И она пришла к Светловой, и принесла ей цветы, и говорила ей те же слова, что и Жене днем раньше. Разница была только в том, что Юля согласилась.
И они снова начали встречаться. Лека ждала момента, когда об этом узнает Женя, со смесью предсказания и страха. Но ничего не произошло. Женя тепло поздравила их, и только. Зато в глазах Шурика Лека ясно увидела облегчение.
Чертов ублюдок! Как она ненавидела его тогда…
Они часто стали гулять втроем – они с Юлей и Женя со своим ублюдком. Устраивали вечеринки, ездили на шашлыки. Лека с мстительным удовольствием рассказывала, как они с Юлей живут, как собираются покупать квартиру, как сделали ремонт. Но Женя не реагировала. Вернее, она улыбалась, кивала, радовалась, но это было совсем не то, чего хотелось Леке. И ей снова стало скучно.
Как-то ночью они с Толиком здорово напились. Он поругался с Кристиной и жаждал реванша, а Леке просто хотелось уйти куда-то из дома от надоевшей Светловой. И они отправились в один бар, потом в другой, потом в третий. Ближе к утру познакомились с парнем-татуировщиком, и Лека немедленно захотела себе наколку. Когда встал вопрос, что набивать, думала недолго. И с этого дня расцвела на ее плече птица, держащая в руках имя той, кого так и не удалось выкинуть из сердца.