Просто мы научились жить (2010-2012)
Шрифт:
– Наперегонки? – предлагала Лёка, и через секунду редкие прохожие с удивлением шарахались от двух молний, летящих вниз по ступенькам.
– Берегись! – вопила Женька, перепрыгивая сразу через две и рискуя споткнуться и пересчитать их собственными косточками.
– Дорогу!
Внизу первой всегда оказывалась Лёка. Достигнув финиша, она оборачивалась, ловила несущуюся Женю, и они долго хохотали, пытаясь отдышаться.
– В следующий раз будем бегать на спор, – заявила Лёка после одной из таких пробежек, – а то так нечестно – я всякий раз выигрываю, но мне за это ничего не достается.
– Ах ты, корысть! –
– Ты что, мелкая? Я полностью верна делу и принципам коммунистической партии Советского Союза.
Впервые за всё время дружбы Женька уловила такие нотки в Лёкином тоне – в нем прозвучало… что? Грусть? Нет. Это не было грустью, скорее даже радостью. Тоска? Тоже нет. Не может тосковать человек, так улыбающийся, так потряхивающий короткими прядками волос, так бодро и весело идущий рядом. Боль? Тоже нет. Так не болеют.
– Чудовище, – Женя внезапно остановилась. Лёка по инерции сделала несколько шагов, потом резко обернулась и вопросительно уставилась на Женьку. А та смотрела в знакомые синие глаза, не в силах поверить осенившей её догадке, – ты что… сомневаешься?
По тому, как вздрогнула Лёка, как на секунду спрятала взгляд, стало сразу понятно: сомневается. И не первый день сомневается, и, скорее всего, не первую неделю – только скрывала, возможно, даже от самой себя скрывала, не в силах поверить в страшную догадку.
– Мелкая, идем, – попыталась перевести тему. Глупенькая. Женька быстро ухватила её за руку, пытливо заглянула в глаза, и заулыбалась успокаивающе.
Лёка снова вздрогнула, но на этот раз дрожь прошла по всему её телу, остановившись в кончиках пальцев. Испугалась?
– Просто лучше не становится, – быстро-быстро заговорила она, вырывая руку и засовывая ладони в карманы джинсов, – понимаешь? Теть Катю мою помнишь, соседку? Она уехала в Болгарию за какими-то колготками и чулками. А дядя Толик этими колготками на рынке торгует. Отец сидит еще на своем красном котельнике, но зарплату уже третий месяц не получает. А из его друзей кто в Турцию за дубленками ездит, кто в Грецию за шубами. Все торгуют, все бегают, только и мыслей – как бы долларов побольше заработать. Помешались все на долларах.
– Зато Турция, Лёк! – Женька аж зажмурилась, представив себе далекую заграницу. – У людей появилась возможность ездить!
– У людей появилась возможность сдохнуть, – выпалила Лёка со злостью. На её высоком лбу выступили капельки пота, – либо от работы, либо от голода. Понимаешь, мелкая, всё это как-то неправильно. Ну да, у меня теперь есть возможность поехать за границу, купить себе легальные джинсы и завести дачу не шесть соток, а хоть сто. Ну и что? Где, интересно, я возьму на это деньги?
– Заработаешь. Вот выучишься, пойдешь работать, и заработаешь. Я не говорю, что всё вокруг легко и просто, Леночка. Но мы получили то, чего хотели – свободу. Свободу делать, свободу думать, свободу говорить. Тебе ли не знать, как это важно!
Женька говорила восхищенно, восторженно. Почему-то в этот момент она напоминала юную пионерку, торжественно рассказывающую о борьбе за дело Ленина, к которой, как водится, все всегда готовы. Вот только текст был иным, слова другими, а в остальном – полное сходство.
– Почему
Лёка неожиданно сделала пируэт, обежала Женьку справа и запрыгнула на лавочку. Её джинсы задрались, обнажая узкие щиколотки в полосатых носках и язычки кроссовок «Адидас».
– Что мы вообще знаем о свободе? – Заговорила она, взволнованно двигаясь туда-сюда – то по спирали, то в каком-то бешеном хаотичном порядке. – Никто и никогда не мог запретить мне думать, мелкая, и в этом я всегда была свободна. А теперь? – Лёка оказалась вдруг на краю лавочки и наклонилась. Теперь её лицо было всего в десяти сантиметрах от Женькиного, и можно было рассмотреть возмущенных чертят, прыгающих и летающих в синих глазищах. – А теперь меня заставляют думать! Куда ни плюнь – везде бабки, везде доллары, везде бизнес. И я не хочу об этом думать, не хочу, но у меня не получается! – Она снова развернулась. Женька во все глаза смотрела на этот странный танец. Ей чувствовалось, что из Лёки потоками исходит энергия – сильная, яростная. – Я хотела джинсы? Я получила джинсы. Но это еще не всё, мелкая! Мне недостаточно такой свободы, в которой все только и делают, что ищут, где заработать и что купить. Я хочу свободу другую.
– Какую? – Сумела, наконец, вставить свой вопрос в монолог Женька. – Какая свобода тебе нужна, чудовище?
Из Лёки будто воздух выпустили. Она дернула головой, будто отгоняя непрошенную мысль, вздохнула и спрыгнула с лавочки. Затем вынула из кармана платок, тщательно вытерла все следы от своих кроссовок, и только после этого ответила.
– Я не знаю, мелкая. Пока не знаю.
Больше она ничего не говорила. Молча дошла с Женькой до порта, молча поднялась по лестнице наверх, молча проводила до общаги, и так же молча ушла.
Женя долго стояла на крыльце, провожая взглядом ссутуленную несчастную спину. Она чувствовала себя ненужной и одинокой. Наверное, Лёка ждала других слов – ведь есть же слова, способные её успокоить, утешить, объяснить, как теперь устроен мир и как теперь нужно в нем жить. Конечно, они есть, вот только одна беда – Женька сама этих слов не знала. А как бы они пригодились им обеим! Да и не только им, а всему студгородку, всему городу, всей стране, наконец. Найти бы их, и раздать всем-всем – просто так, бесплатно, безо всяких долларов. Раздать и сказать: «Живите, люди! Вот новая правда, берите её себе и делайте с ней то, что хотите!». И смотреть, как возвращаются улыбки, как оживают лица, как снова по выходным на набережную выходят семьи с детьми и воздушными шариками. Ведь права Лёка, абсолютно же права – тяжело стало жить в Таганроге. Всё изменилось, и что-то незаметно, чтобы долгожданная свобода принесла хоть немного радости. А ведь должна была – иначе какая же она свобода?
Чьи-то ладони опустились на Женькины плечи. Она вздрогнула и обернулась. Виталик. Улыбается, тянется губами, а изо рта – резкий алкогольный запах. Опять.
– Привет, мышонок.
– Привет.
Всё-таки Женька ответила на поцелуй. Наверное, у него просто был тяжелый день – кто же откажется от бокала пива после трудного дня на лекциях?
– Цырулик? – Спросила она, пряча лицо в складках не слишком свежей Виталиковой рубашки.
– Он самый. Достал, урод. Скоро, говорит, коллоквиум, готовьте доклады. Три лабы, курсач, а теперь еще и доклад. Козел.