Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке
Шрифт:
Неожиданно Клавдия Ивановна увидела, как по лесенке к ней в кабину поднимается Валентин Плешаков. Чего ему тут понадобилось?
— Высоко вы сидите, теть Клав, — Плешаков уже открывал дверцу. — Еле забрался. Ребра болят, ужас как.
— А чего лез? Я тебя не звала.
— Понятно, что не звали, сам забрался, без приглашения. Дело у меня к вам, важное.
— Ну, и подождал бы, когда я спущусь вниз. Ты вчера приезжал ко двору, бузу устроил?
— Я, теть Клав. Кто же еще в Гирее такую бузу может устроить? Хотел с Наташей поговорить, че ж мне, и поговорить с ней нельзя? Так этот
— Ты, Валентин, при мне не выражайся. Есть дело — говори, а нет — полезай обратно.
— А что я сказал? Матом, что ли, ругаюсь? Ну, ладно, ладно… Если он был один, я б его урыл вместе с его лимузином. Чтобы знал, как в Гирее бочку катить на Плешакова. Так у него ж и телохранитель имеется, крутой чувак и с пушкой. Чуть не пристрелил меня с… Ну, вы сами понимаете.
— А ты как думал? Петр Яковлевич большой начальник, директор коммерции. У человека такие деньжищи, такая машина, как же ему без телохранителя? Ограбят ведь.
— Коммерческий директор, вы говорите? Вот за этим я залез к вам, теть Клав. Кто он на самом деле, этот Петр Яковлевич?
— Нигилист, — сказала Клавдия Ивановна.
— Какой нигилист? — не понял Плешаков. — Как у Тургенева, что ли? Помню, в школе проходили. Я в смысле — кем работает?
— Нигилист — такая фамилия у него. И захочешь — не забудешь. Слава Богу, Наташа свою оставила.
— Еврей, что ли?
— Да вроде нет, евреи не такие нахальные. Рассказывал мне, что дед его, когда маленький был, остался без родителей, они дворянами были, за то и расстреляли их. Так он не сказал свою фамилию в детском доме, назвался Нигилистом, никому не верил, вот и назвался так. И с тех пор пошло — Нигилист.
— Да хрен с ней, с фамилией. Кем он работает, теть Клав?
— Я же тебе русским языком сказала: директором коммерции.
— Не мент?
— Больно капризный для мента. Прямо такой барин! И то ему не так, и это. Измаялась вся, угождая ему.
— Ну, если не мент, мы ему соли на хвост насыплем, — многозначительно сказал Плешаков. — Он долго будет вспоминать, как оскорбил Валентина Плешакова! Кровавыми слезами заплачет, паскуда!
— Ты чего это удумал? Не вздумай соваться к ним, еще у Наташи неприятности будут из-за тебя, дурака.
— Да нет, теть Клав. Я про то, что если он еще приедет в Гирей, я его подловлю без телохранителя… А может, и прощу. Что-нибудь придумаем! — подмигнул он и стал спускаться вниз.
7
В Москве шел дождь. Мелкие капли уныло стучали по листьям тополя под окном, по стеклам. Пасмурный город раньше обычного погружался во тьму. Сергей включил торшер.
— Так и будешь молчать?
Лариса удобно устроилась в кресле с высоким фужером в руке. Джин с тоником и ломтиком лимона напоминал ей о мужчине, о грубых, почти звериных ласках, о яростной, с хриплыми завываниями страсти на смятых, пропахших мужским потом простынях. Хотелось, чтобы это повторилось здесь, в чистой, уютной комнате. Она смотрела на Сергея, и откровенное желание, жадное, ненасытное, горело в ее глазах. Сама принесла джин и тоник, специально принесла. А он отказался. Плеснул себе водки и молча сидел опустив голову.
— Говори,
— Я много чего хочу, — томно потянулась Лариса. Поставила фужер на журнальный столик и снова уставилась на Сергея. Казалось, если бы он кивнул, мол, хорошо, согласен — она без промедления стала бы раздеваться.
Но он не кивнул, даже не взглянул в ее сторону.
— Я тоже, — сказал Сергей, разглядывая свой фужер. — Но это невозможно. Все мы чего-то хотим. Страдаем, терпим…
— Какие глубокие мысли!
— Какие есть.
— Мы уже разговариваем, а я думала, промолчим весь вечер. Не хочешь вспомнить, как я приходила к тебе, когда твоих родителей не было дома?
— Нет.
— А телефонную будку? Можно вдвоем застрять в кабине лифта между этажами или еще что-то придумать. Тебе ведь нравилось.
— А теперь не нравится.
— Неправда! Ты не мог так быстро измениться, Сережа. Я видела, я чувствовала, я точно знаю, мы любили друг друга. Не молчи! И не пытайся отказываться! Это было, было, было и не могло никуда исчезнуть!
— Ты уверена?
— Абсолютно!
— Что касается «было» — не могу спорить. Да, было. А потом прошло. Ничто не вечно под луной….
— Ты просто ослеп, Сережа, ты свихнулся. И знаешь, почему? Потому что самолюбие твое уязвлено. Как же, она взяла и сбежала от тебя к другому! Вроде из деревни, вроде дура, должна бы смотреть на тебя, как на Бога, а вот же — сбежала, быстренько выскочила замуж, как только ты оказался в трудном положении. И ведь не за первого встречного бедного студента выскочила, а за человека, который деньги на ее капризы отстегивает пачками, возит по Москве на «мерседесе»! Она же для этого и явилась в Москву из своей вонючей деревни. Глупый ты, Сережа, мне просто жаль тебя.
— Я не нуждаюсь в твоей жалости.
— А в чем ты нуждаешься? В ней? Я помогла тебе, и все это время стараюсь быть рядом, помочь. А она? Хоть раз позвонила, узнала, жив ли ты, здоров?
— Ты же прекрасно знаешь, почему она вышла замуж. Потому что ты купила меня, воспользовавшись ситуацией. Не ты ли запретила мне даже встречаться с ней? А Валет пригрозил, что ей плохо придется, если станет проявлять инициативу. Она честная, искренняя девушка и не могла мне простить такое.
— Честная, искренняя девушка уехала бы к себе домой и там слезами обливалась бы! А она шастает по магазинам, шубы и золото себе покупает. А недавно в деревню свою ездила с дорогим супругом. Думаешь, на поезде? Как бы не так! На «мерседесе»! Всем родственникам показала, чего она достигла в столице. Не удивлюсь, если все тамошние девицы рванут в Москву богатых женихов искать. Ну, что ты скажешь на это?
— Я не верю тебе.
— Ну так спроси у Валета! А хочешь, позвони секретарше ее мужа, скажи, что приехал из ее деревни и хочешь вернуть Петру Яковлевичу шляпу, которую он забыл. Я тебе дам телефончик.
— Спасибо, я и без него проживу.
Сергей плеснул в фужер водки, залпом выпил, закурил.
— Вот видишь, Сережа, тебе нечего сказать. Я права, и ты понимаешь это. Но сказать не можешь. Гордыня не позволяет. Рухнул твой сказочный замок, он оказался карточным домиком. Или еще хуже — миражом. Обманом.