Просто Наташа, или Любовь в коммерческой палатке

Новиков Николай Михайлович

— Раньше ты спокойно об этом рассуждала.

— Так ты же знаешь, как у нас: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И бабы тоже, — горько усмехнулась.

— Да ты не отчаивайся. Я скажу Владимиру Ивановичу, что у тебя все замечательно, учишься хорошо, в спектаклях так играешь, что начальство на коленях упрашивало тебя поехать в Иркутск и повыступать там, а то ж без тебя Щепкинское училище вроде как самодеятельность из какого-то ПТУ.

— Не вздумай про фильм брякнуть.

— Не переживай, сама понимаю. Ничего, Ирка, не грусти. Все это

забудется. Вот станешь знаменитой артисткой, будешь вспоминать это, как смешной случай. В конце концов сама согласилась. Да, наверное, и не одна ты такая.

— Ты про себя-то расскажи. Неужели все так просто, ни сучка ни задоринки?

— Да что ты! Будь у меня хоть какой-нибудь свой угол, комната в общежитии, я бы послала Нигилиста знаешь куда? Но нет же ничего. Можешь себе представить: денег куча, покупай все, что хочешь, ешь все, что душа пожелает, хоть одной икрой питайся, как в фильме «Белое солнце пустыни», помнишь? А тоска такая — прямо иногда выть хочется!

— Этого я представить себе не могу, — покачала головой Ирина. — Он что, очень уж требовательный? Я имею в виду — в постели и все такое?

— В постели я нужна ему минуту-другую пару раз в неделю, — усмехнулась Наташа. — Кажется, я начинаю понимать истинных бизнесменов, по-настоящему богатых людей. Они одурели от денег. Ни о чем больше думать не хотят. Вроде как у нас по субботам сидят мужики и режутся в карты летом возле чьего-то двора. Ты видела их лица, когда кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает? Почти сумасшедшие. Подойди в этот момент, скажи: пойдем, дорогой, погуляем — он тебя матом пошлет, чтоб не мешала, и будет дальше играть. Азарт у них. Так и эти. Что в постели, что за столом — у них в голове одно: контракты, сделки, поставки.

— Ну, я бы не сказала, что они лишь об этом и думают. Многие из них люди культурные, читают, в моде разбираются, ну и в женщинах, конечно.

— Наверное, те, у кого азарт уже прошел. Мой Нигилист все говорит: вот решим эту проблему, вот заключим эту сделку, и тогда… Может быть, однажды он и остановится и подумает о чем-то другом. Но пока — не может. Думаю, он и женился-то лишь для того, чтобы не думать о женщинах, не тратить на них силы и время. Хотя… в общем-то хорошо ко мне относится.

— А ты к нему?

— Да я ж тебе говорила.

— С Сергеем не встречалась?

— Нет…

— Но думаешь о нем? Вспоминаешь?

— Он мне снится. Часто, чуть ли не каждый день. Иногда как будто рядом со мной лежит, а бывает, вижу, мы просто сидим где-то на лавочке или ходим то ли по парку, то ли в лесу. И так хорошо мне с ним, так сладко — в жизни так не бывает. И вдруг он уходит, уходит, и сам такой грустный, я кричу ему, вою, слезами захлебываюсь, а он уходит… Проснусь — подушка мокрая. Это как — вспоминаю или нет?

— Ты любишь его. Могла бы узнать, где он, как он. Может, уже и расплевался с той кралей.

— Узнаешь, как же! Ратковский по пятам ходит, от него не скроешься. Пробовала: в магазине затеряюсь в толпе, выскочу в другую дверь, сверну за угол, за

другой, думаю, ну вот и отделалась! Смотрю, а он следом топает, как ни в чем не бывало. Прямо дьявол какой-то!

— А сам Сергей не пробовал позвонить тебе или встретить возле подъезда?

Наташа покачала головой, вздохнула:

— Наверное, не нужно ему это… Ладно, Ирка, давай свое письмо, пора мне бежать. Завтра рано утром выезжаем, надо еще столько дел сделать. Выступай там, да смотри, чтобы вместо Барсукова какому-нибудь Медведеву в лапы не попалась.

5

— Это улица Ленина, — говорила Наташа, — сейчас мы повернем налево, на улицу Лермонтова, уже почти приехали. — Высунувшись в окно, радостно вдыхала теплый, ароматный воздух летнего кубанского вечера. «Мерседес» мягко катился по центральной улице поселка мимо зеленых ракет пирамидальных тополей, мимо старух, сидящих на лавочках у заборов, мимо босоногих мальчишек, играющих в жмурки возле столба, на котором висела лампочка в жестяном абажуре, мимо парней, провожающих «мерседес» косыми взглядами.

Гирей ничуть не изменился за те несколько месяцев, что Наташа жила в Москве, да и не мог измениться. И все же глаза, привыкшие к архитектуре первопрестольной, уже не так радостно смотрели на кирпичные дома и саманные хаты, как прежде. Не было того восторга, ощущения покоя и уюта.

— Нормальный советский расклад, — недовольно пробурчал Нигилист, сворачивая налево. — Улица Ленина — асфальт и пирамидальные тополя, даже тротуар, выложенный плиткой. А на улице Лермонтова — гравийка, выбоины и ни тополей, ни тротуаров. У вас тут перестройка была или нет?

Нигилист час назад сменил за рулем Ратковского, который в основном и вел машину. Вчера утром они выехали из Москвы, вечером были в Харькове, переночевали в гостинице и утром двинулись дальше. Около десяти вечера приехали в Гирей. Наташа устала — никогда прежде не доводилось ей так долго ехать в машине. В поезде можно лечь, можно у окошка постоять, можно в тамбур выйти, а в машине — сидишь и сидишь.

— Петр Яковлевич, — подал голос Ратковский. — А в Москве-то она была, перестройка? Я к тому, что здесь хоть оставили улицу Лермонтова, а в Москве первой станцией метро, которую переименовали демократы, была «Лермонтовская». Теперь такой нет. Не с Маркса-Энгельса начали, а с Лермонтова. Честно говоря, до сих пор не понимаю логику людей, которые это сделали.

— Ее и нет, — пробурчал Нигилист. — Надо было показать, что они творцы перемен, а Маркса трогать страшно. Вот и переименовали «Лермонтовскую». Михаил Юрьевич великий поэт, о нем и так все знают. А про Маркса, если не напоминать, завтра же все забудут. Вот видишь, Олег, я сам себе доказал, что неправ. Логика все-таки была. Номенклатурная логика.

— Все мы вышли из номенклатуры, — усмехнулся Ратковский.

— Но не все опять туда пришли.

— А теперь снова налево, — вмешалась Наташа. — Вот это и есть улица Степная, где я жила. Красивая улица, правда?