Просто жизнь
Шрифт:
Вышел, как на сцену, с глуповато-патетическим лицом и сосед Борис Романович, и все ввалились в комнату Петра и Анюты. Торжественно застилалась постель малыша, по совету бабки и Марии Васильевны распеленали его, уложили на чистую кровать, за гладкие резные решетки, и сообща принялись выбирать имя новорожденному.
«Илья, Борис, Дмитрий, Филипп, Иван…» Петр сворачивал каждое имя в трубочку и бросал в шапку.
— Сколько будем тянуть, до трех раз? — спросил Петр.
И гости закивали, согласились, что в таких случаях число три имеет особое значение. Лишь Анюта воспротивилась:
— Тогда
С желанием матери нельзя было не считаться. Ее спросили: «А кому тянуть?»
— Обычно имя сыну выбирает отец, — заявил Илья, он был, как всегда, серьезен и строг.
— А может быть, ты и вытянешь? — предложил Петр. — У тебя рука верная…
Но Илья отказался:
— Пусть это сделает самый старший из нас, Даниил Андреевич.
Все взглянули на профессора, взволнованного, легкого, в серой курточке, похожей на френч, увидели озабоченные глаза и то, как он нервно приглаживает пышные седые волосы, белую бороду. Да, именно он, патриарх, должен выбрать имя новорожденному.
— А ваш дед мне в сыновья годится! — звонко выкрикнула бабка Саша и даже притопнула ногой. Все засмеялись. Глаза ее помолодели, зажглись озорным огнем. — Каким именем наречь-то? Всякое имя в святцах записано, значит от бога. Крестить будете?
— Зачем лишняя морока, если не веришь, — ответил Петр.
— А во что нонича верят? Ты не веришь — другие верят, сын, может, будет верить, — твердо сказала бабка и строго посмотрела сначала на растерявшуюся и, кажется, готовую согласиться с ней Анюту, а потом на свою дочь, Марию Васильевну. Та стояла в сторонке, скрестив на животе руки, как всегда тихая, смирная, сохранившая преданность прическе военных лет — мелким кудряшкам девятимесячной завивки — и детскую, умильную покорность своей «мамане».
— Да как же без этого… обязательно надо бы окрестить, маманя права…
«Как прочно это все живет в сознании, — подумал Петр. Его душа смутилась при бабкиных словах. — Когда-то окрестили людей в реке Иордан, почти тысячу лет назад крестилась Русь в Днепре, и с тех пор из поколения в поколение многие лета окунали младенцев в серебряные купели — всех князей, царей и смердов. Дошла очередь и до моего царевича-королевича…»
— Морока с этим крещением, холодно там, еще простудят, — сказал Петр, обращаясь к бабке Саше.
Старуха отвернулась, пошла на кухню, забормотала, как проклятье:
— Безбожники вы все, креста на вас нет, вот и живете, как нехристи, без любви и правды.
Малыш расплакался. Ему было не до бабкиного зла и не до христианских канонов, он хотел есть или спать, а может быть, чтобы унесли его поскорее на улицу, на чистый воздух.
— Пусть выбирает Анюта. Никого нет ближе этой крохе, — горячо сказал Даниил Андреевич, голос его дрогнул, он подошел к деревянной кроватке и заворковал неумело: — Тю-тю-тю, мой маленький, не плачь. Потерпи еще немного, сейчас будет у тебя имя, настоящее, хорошее, достойное.
Малыша успокоило это обещание, он, должно быть, удивился седой бороде и густому голосу.
Петр взял шапку. Анюта зажмурилась, протянула руку, а Петр заманивал, убирая
— Иди поближе. Вот-вот, прямо… Судьба тоже выбирает наугад.
Лишь у самой кроватки сына Анюта достала из шапки свернутую бумажку, быстро взглянула:
— Даниил! Как хорошо! Данька, Данюшка, Даньчик…
— Вот этого я и боялся, всех этих Даньчиков. Даниил — нравится, а Даньчик — почему-то нет, — неожиданно для всех и для себя тоже проворчал Петр. И, чтобы снять наступившую неловкость, добавил: — Такой крошке Даниил, конечно, тоже не очень-то подходит… Ничего, дорастет.
Профессор не обиделся на Петра, он просто был смущен, начал отказываться от такой «ответственности», стал даже нарочно хаять свое имя, оно, мол, и ему не очень-то нравится…
Анюта радовалась искренне, самозабвенно. Она целовала сына, обнимала профессора и стыдила Петра:
— Ты вслушайся только, как звучит: Даниил Петрович… Старинное что-то. У нас в Гридино тоже любят такие имена… Тит, Поликарп, Даниил…
— Да все в порядке, — уже извиняющимся тоном говорил Петр, а сам думал: «В Гридино-то все проще, привычнее Титы, Поликарпы да Аграфены, а тут… в садике, в пионерском лагере с мальчишками жить… Прозвищами замучают!»
— По мне хоть по-испански назовите: Даниил-Андрей-Петр-Владимир…
— Давайте назовем Александром, — предложил профессор. — Именем твоего отца, Анюта. У него одни девочки были, а тут парень. Обрадуется такому подарку.
— Нет уж, не надо, все правильно. Судьба два раза одно и то же не выбирает. Даниил — значит, так и должно быть на всю жизнь. Иначе все у него запутается, все будет переигрываться каждый раз. Нет уж, никаких переигрываний.
Это было сказано таким тоном, с такой силой, что Петру стало стыдно за свою нерешительность и он искренне согласился с именем сына. «Даня так Даня, звучное имя. Еще одним профессором стало больше».
Даниил Андреевич расчувствовался, прослезился, расцеловался со всеми. Его поздравил Борис Романович, он сделал это патетически, театрально. Шумно и горячо поздравила и Мария Васильевна, будто он стал самым настоящим дедом. А когда соседи ушли, Анюта пропела восторженно:
— А что, он у меня счастливчик, красавчик!
— Лысый, беззубый, курносый, куда уж красивее, — нарочно поддел Петр.
— Маленький мой, нас обижают, обзывают. Нехороший наш папка, ничего-то не понимает он в красоте. Да, да, ничего не понимает он, маленький мой, родимый мальчик, кряхтелка-пыхтелка… — Приговаривая, Анюта закутывала малыша покрепче в пеленки, потом в одеяло. — Крошка моя, ласточка, принц мой ненаглядный…
Петр вспомнил, что когда-то Анюта называла его подобными словами. Как недавно это было, и как далеки эти дни.
— Не отдам я тебя на воспитание никаким случайным теткам, — продолжала Анюта, вспомнив недавний разговор о том, чтобы сына устроить в ясли. — Там по тридцать, по сорок крох в группе, — воркующим и в то же время наставительно-суровым тоном говорила она, закутывая малыша и зная, что сейчас собрались близкие ей люди, доброжелатели, — разве доглядишь за каждым? Вот и будет он болеть, мой сынок, чахнуть. Ни за что не отдам.