Пространство памяти

Махи Маргарет

Тошнота немного отступила. Джонни зашагал дальше, продолжая прислушиваться к давнему шуму прибоя. В отсветах города он различал полосы своего потрепанного блейзера, купленного на церковной распродаже в городском сквере. Красные полосы казались черными, черные выглядели еще чернее, а желтые мертвенно мерцали. Бумажник все еще был при нем — правда, на что там позариться? Хоть Джонни и сказал Рут Бенедикте, что денег у него навалом, на самом деле у него ничего не осталось, во всяком случае при себе. В бумажнике лежала книжка на почтовый вклад [3] , билет в клуб звукозаписи — и всё. В нагрудном кармане блейзера — только гребешок.

3

В

некоторых англоязычных странах почтовые отделения выполняют также функции государственной сберегательной кассы.

Когда-то Джонни безумно хотелось походить на Дженин и Бонни, быть втайне совсем иным — неистовым, необузданным, сильным, совсем другим, чем он был в повседневной жизни. ("Ты кто такой?" — злобно кричали ему школьные враги. Это был не вопрос, да он и не смог бы им ничего ответить.) Играя с Дженин и Бонни, он требовал, чтобы его называли Оборотнем, Человеком-волком.

Девочки помалкивали, искоса следя за ним из-под растрепанных волос — у Дженин они были белые, как пух одуванчика, а у Бонни - желтовато-коричневые, какими порой бывают цветки жимолости. И кожа того же оттенка. Джонни никогда не встречал никого с таким цветом волос и кожи. Впрочем, это объяснялось тем, что в жилах ее, как выражалась мать, текла "смешанная кровь". Миссис Дарт никак не могла понять, почему супруги Бенедикта взяли на воспитание девочек, которые так не походили на них.

"Иди и играй со своими друзьями", — нетерпеливо сказала Джонни сестра. Джонни почувствовал себя задетым: она ведь знала, что друзей у него не было.

"Пусть карты скажут!" - воскликнула Бонни, подбрасывая карты в воздух. Джонни и Дженин подошли поближе. "Гляди-ка!
– удивилась Бонни.
– Луна! Значит, он может быть Оборотнем.

И будет он один в своем лесу бродить,

Стенать и выть..." [4]

4

Здесь и далее, за исключением специально оговоренного случая, стихи даются в переводе И. Бернштейн.

Джонни всегда казалось, что пифия — это огромная змея, но Бонни сказала, что это жрица, которая предсказывает судьбу в рифму.

"Твой лес всегда с тобой, — объявила она Джонни. — Но ты его будешь видеть лишь в полнолуние".

Она что-то пробормотала про себя и подняла глаза к небу.

И в час, как полная луна засеребрится в тучах,

Ты будешь волк — лесной король, всевластный и могучий... —

пообещала она ему в конце концов.

ДАВНЫМ-ДАВНО В БЫЛЫЕ ДНИ... — яростно закричал ансамбль Джонни в ухо, когда он свернул на другую улицу; выпитое снова ударило ему в голову — пришлось сесть и подпереть руками голову.

Ночной ветер, пролетая над городом, набросился на него, ударил лапами в грудь, лизнул лицо ледяным языком. Джонни ожил, поднялся на ноги и, повернув против ветра, добрел до главной улицы; напротив маячил еще один перекресток. Уличные фонари взирали на него с высоты, казалось, верхушки столбов гнутся под их тяжестью. Фабричные фасады были ярко освещены. Вывески на заборах предостерегали, что они находятся под охраной электроники, собак, сторожей. В цепких лучах света Джонни съежился, затосковал. Ветер

лениво шуршал мусором в канаве. Сухие бумажки дергались, взлетали, замирали. Понаблюдав за их неторопливой пляской, Джонни глянул на название улицы — и кивнул, словно так и предполагал, что окажется именно здесь, единственным человеком в ненастоящем, призрачном мире. Он перешел на другую сторону, свернул за угол и пошел по улице, вдоль которой тянулись какие-то строения, площадки для разгрузки товаров, ограды из стальных труб и металлической сетки. Песчаный берег или склон горы остаются сами собой, даже если там нет ни души, но городская улица зависит от людей и машин. Без них ее подлинное назначение теряется до утра, она становится жутковатой и жалкой. Кассета кончилась, но Джонни не стал ставить новую, а просто скинул наушники. Хватит с него на сегодня.

Внезапно заборы исчезли. Джонни увидел огромную автостоянку, а за нею несколько магазинов и возвышающееся над ними просторное здание супермаркета. Он почувствовал себя человеком из космоса, вернувшимся на Землю после атомной катастрофы, во время которой люди погибли, а здания остались. Он не решался войти в это огромное пустое пространство, где был бы единственным живым существом во всем мертвом городе.

Чуть впереди светофор сменил красный свет на зеленый. В предрассветной тишине Джонни с удивлением услышал щелчок автомата.

"Иди!" — велел ему город. Джонни двинулся по обезлюдевшей площади. Дойдя до середины, тревожно оглянулся — ему показалось, рядом кто-то движется. Это стекла витрин отражали его движения — дергающимся темным силуэтом. Краем глаза Джонни продолжал следить за ним, хотя и удалялся от магазинов все дальше и дальше.

Вдруг, испугавшись, словно ребенок, он увидел, как в стекле что-то еще сдвинулось. Что-то, дрожа отражением, направлялось ему навстречу. Невероятно, но каменная пустыня изрыгнула еще одного обитателя. Им предстояло встретиться посреди пустой автостоянки, освещенной мутными огнями безлюдного города. Он повернул голову. С другого конца площади навстречу ему брела невысокая фигура, толкая перед собой тележку из супермаркета. Через минуту он увидел, что это была худощавая старушка в шляпке, похожей на красный ночной горшок без ручки. Из-под шляпки выбивались пряди седых волос, свисавшие на уши. Джонни подумал, что сам он в своем полосатом блейзере, закапанной кровью рубахе и синих джинсах тоже может показаться ей странным — лицо распухло, темные волосы всклокочены.

Он шагнул в сторону, чтобы ей легче было с ним разминуться, но и она повернула и пошла прямо на него, будто собираясь сбить его тележкой с ног, а потом подхватить и уволочь. Город нацелил их друг на друга — так, по крайней мере, показалось Джонни. Одно хорошо — он не знал этой старухи. Может, пока он спал в кустах, прошло сто лет, может, теперь он встретит мать или одну из своих сестер-двойняшек, обезображенных временем. Он разглядел глубокие морщины на лице старушки; глаза скрывала шляпка в виде горшка.

Джонни застыл на месте, давая ей возможность пройти мимо, но она направилась прямо к нему и поглядела на него с улыбкой, словно ожидая, что он с нею заговорит. Джонни молчал. В конце концов она сама прервала молчание.

— Это ты? — спросила она.

Голос у нее был старческий, но выговор ясный, четкий, интеллигентный, словно она принадлежала к той же компании, что и супруги Бенедикта.

— Это вправду ты? — повторила она.

— Не знаю, — ответил Джонни. И тут же добавил: — Меня зовут Джонатан Дарт.

Она удивилась.

— Я и не знала, что ты сменил имя, — спокойно заметила она, а потом вдруг проговорила решительно и властно: — Ну ладно, я не собираюсь всю ночь здесь торчать. И никому не позволю решать за меня. — Она нахмурилась, многозначительно закивала, а потом пошла дальше. Пройдя несколько шагов, обернулась.

— Так ты идешь или нет? — спросила она. — Не знаю, как ты, но я не отказалась бы от чашечки горячего чая. За покупками сейчас отправляться бесполезно. Магазины все заперты! Должно быть, воскресенье. — И, отойдя, снова повторила: — Так ты идешь?