Простые слова
Шрифт:
В те времена, когда вера была в моде, не говорили вслух о своих сомнениях и опасениях, большинство их и не имело, поскольку вера считалась социальной нормой. Другое время — другие нравы. Впоследствии в моду вошел скептицизм, и все стали его последователями, ибо как не внять увещеваниям матери, стремящейся «идти в ногу с веком»: «Почему ты не можешь быть нормальным нонконформистом, как все остальные?» Таким образом, люди становятся приверженцами идей, считающихся правильными и современными в данную историческую эпоху. Лишь позднее, оглянувшись назад, они удивляются, как можно было верить в такую чепуху.
К примеру, не так давно в истории Европы и Америки были модны идеи коммунизма. В коммунисты или, на худой конец, в симпатизирующие им зачисляли всех пользовавшихся авторитетом интеллектуалов и законодателей моды — тех, кто, как предполагалось, знал больше остальных и критически относился ко всему окружающему. То был период, когда последователи
Мода в культуре влияет не только на понимание искусства, морали и политики — она определяет все аспекты нашей жизни. В соответствии с ней создаются предметы, которые мы покупаем, носим, используем, развешиваем на стенах. Нас не только призывают приобретать их, но и учат получать от них эстетическое наслаждение. Тот же самый закон моды меняет наш внешний вид и отношение ко многим утилитарным вещам. Приобретая дом или мебель, мы руководствуемся не здравым смыслом, а модой. Посмотрите, к примеру, насколько неестественно и странно выглядят небоскребы из стали, стекла и бетона. Иногда были объективные причины построить небоскреб в том или ином конкретном месте, иногда его возводили просто потому, что «сейчас все так строят». Мы сооружаем огромные конструкции из стекла, чтобы внутри было светло, а затем вешаем шторы, ограничивая тем самым доступ этого света. С тех пор как здания из стекла и бетона вошли в моду, мы продолжаем строить их, даже если это противоречит здравому смыслу.
Культурные нормы, принятые в наше время, дают некоторую свободу выбора собственного критерия красоты. В другие эпохи общество было настроено более решительно: поскольку правильным считался только один-единственный стиль, все прочие не подлежали обсуждению, равно как и принципы красоты. Картины древнеегипетских художников написаны в едином стиле, все объекты на них изображены в профиль, независимо от положения тела. Если бы мы мало знали об уровне цивилизации Древнего Египта, то могли бы предположить, что они были слишком примитивны и не умели рисовать. Однако изображения ими животных очень реалистичны, застывшими и неестественными выглядят только люди — все дело лишь в том, что художникам вменялось в обязанность изображать людей в соответствии с установленными правилами. Когда египетским художникам во времена Аменхотепа IV (которого еще называли Эхнатон) и правившего после него Тутанхамона дозволялось писать картины с натуры, это делалось мастерски.
Приверженность моде наблюдается также в архитектуре. У древних египтян не было ни одного здания с арками. Кажется странным, что такая передовая с точки зрения технологии цивилизация не использовала эту функциональную конструкцию. Оказалось, что египтяне знали ее, но применяли для прокладки канализации, и поэтому считали ниже своего достоинства обращаться к ней при возведении жилищ. Это было немодно, поэтому не использовалось.
Культурная норма, или, как ее часто называют, «дух времени», обладает настолько мощным влиянием, что воздействует не только на философию и эстетику, но и на точные науки. В каждой из них был период, когда тот или иной вопрос вдруг становился самым важным и многообещающим; затем он терял актуальность, но через определенный промежуток времени те же проблемы вновь интересовали ученых. Например, резкий скачок в развитии физики (особенно атомной и субатомной) в первой половине двадцатого века по сравнению со второй половиной того же столетия, быстрые темпы развития биологии, биохимии и биофизики, датируемые тем же периодом; в последнее время вдруг заинтересовались (и не только в научных кругах) экологией; все мы помним взлет и падение интереса к космонавтике, утрату и последующее возрождение интереса к синтетической геометрии… Во многих книгах авторы пытались найти объяснение этим переменам и причинам их возникновения. При этом все рассуждения, вне зависимости от того, верны они или нет, не ставили под сомнение факт наличия перемен как таковых.
Периоды существования в согласии с верой сменялись периодами скептицизма или безразличия, а следовательно, не оставалось прежним и отношение к ней. Когда она в моде, ею легко проникнуться. По сути дела, в такое время нет необходимости в вере как таковой; в определенные эпохи и в определенных обществах людям запрещалось даже упоминать о вере в Б-га, ибо факт ее наличия считался столь очевидным, что обсуждению не подлежал. Неверие считалось признаком ненормальности. Кстати, еще совсем недавно советская карательная психиатрия ставила диагноз «шизофрения» лишь на основе «болезненного сомнения» в величии советской власти.
Обычно мы признаем требования общества, не замечая этого. Принимая их как должное, мы
Конец двадцатого века нельзя назвать эпохой Веры. В общем-то, мы верим, полностью или частично, в тысячи вещей (часть из которых — сущая чепуха), но утратили Веру в высоком смысле слова. Так сложилось, что мы живем в эпоху не рациональности и скептицизма, а, скорее, — легковерия и доверчивости.
Различие между двумя уровнями веры: верой в условную мудрость и Верой в Б-га — носит не психологический, а социальный характер. Человек, который утверждает, будто он ни во что не верит, делает неосторожное заявление. По-настоящему неверующий не смог бы ступить и шагу, ибо в основе каждого действия лежит множество вещей, принимаемых нами на веру.
Все традиционные религиозные конфессии проповедуют идеи, в которые люди должны верить; в то же время они предостерегают от ересей, которым верить не следует. Когда организованная религия вышла из моды, а наука, подменившая ее с девятнадцатого века, стала куда менее догматической и самоуверенной, это открыло широкую дорогу суеверию. (Этому немало способствовали теория относительности, теория первозданного хаоса и квантовая механика.) Интеллектуалы, и в особенности псевдоинтеллектуалы, восприняли это не как несчастье, а, скорее, как естественное явление. Настоящий агностик всегда готов поверить в любое суеверие, ведь для него не существует ничего абсолютно невозможного, как нет разрешенных или запрещенных верований. Он открыт для любой идеи или теории, любого «изма», допуская любую возможность. Такая позиция не позволяет агностику верить во что-либо до конца, но он верит во все частично.
Однажды к одному из величайших физиков двадцатого века Нильсу Бору зашел посетитель. К своему огромному изумлению, он увидел подкову, повешенную у двери «на счастье». Спустя некоторое время между ними завязались дружеские отношения, и гость спросил профессора, верит ли тот в то, что подкова приносит счастье. Бор сказал: «Вовсе нет». На удивленный вопрос: «А зачем же она висит у двери?» — он ответил, что подкова помогает даже тем, кто в нее не верит.
Все мы знаем здравомыслящих, интеллигентных людей, которые не пойдут в синагогу, потому что существование Б-га не доказано. При этом они с энтузиазмом расскажут вам о паранормальных явлениях и экстрасенсах, лечатся при помощи кристаллов, стараются уберечься от злосчастной цифры 13, советуются с астрологом и изучают гороскопы. Конечно, не все образованные люди в наше время подвержены предрассудкам «нового поколения» — некоторые более консервативны: они твердо верят комментариям в «Нью-Йорк Тайм», психоанализу, полагаются на мудрость и вкус театрального обозревателя. Вера таких людей неиссякаема. Но это отнюдь не относится к вере в Б-га. Требуется определенное усилие, чтобы раскрыть Ему душу и разум. Современные общественные нормы во многом схожи с религией, ибо заставляют каждого из нас рассматривать все происходящее с определенной точки зрения и действовать строго соответствующим образом. Общество провозглашает: «Культурные люди этого не делают, так не говорят, в это не верят». Вспомните выражение «это не по-американски». (Есть еще более старое выражение: «не по-английски», — которое убивало в зародыше идеи и новые начинания во времена расцвета Британской империи.) Чтобы выпутаться из сетей общественного давления, человеку приходится применить всю свою способность сражаться, плыть против течения. Для этого нужны силы и решимость.
Несмотря на то, что способность верить у людей не стала меньше, существует глубочайшая пропасть между их верой во что угодно и верой в Б-га. Разница здесь скорее не в сфере рационального, а на уровне восприятия. Тысячи вещей, принимаемые на веру каждым из нас постоянно, не осознаются людьми как требующие веры — отношение к ним обусловлено «здравым смыслом» и «знаниями». По общему мнению, вера нужна там, где кончается знание или меняется норма общества и эпохи. Но Вера — это прорыв: в какой-то момент мы оказываемся перед необходимостью сделать вывод, не являющийся частью общепринятого и дающийся нелегко. Вера с большой буквы имеет гораздо более сложную природу, чем вера в окружающие нас повседневные реалии, и влечет за собой множество последствий, как мировоззренческих, так и практических. Ведь многое принимается нами на веру именно потому, что не воспринимается как важное и значительное. Например, если я спрошу, когда жил Александр Великий, то те, кто помнит историю, назовут приблизительные даты его жизни и смерти. Ни у кого не возникнет сомнений относительно того, существовал ли он на самом деле. Почему? Объяснение очень простое: есть предания и древние источники, которые, по мнению ученых, принадлежат к эпохе Александра Великого. Есть и косвенные подтверждения тому, что Александр Великий действительно существовал, но этот факт не столь уж и очевиден.