Просвещенные
Шрифт:
Латунная кровать почти полностью завалена плюшевыми зверями. Я продолжаю стоять. Со стен на меня уставился целый пантеон: Steely Dan, Spiders from Mars,истекающий потом Нил Даймонд [131] . Сэди склоняется над ящиком стола, демонстрируя свои красные стринги и сомкнутую расщелину. Поверх заваленного стола лежит дневник «Хелло, Китти», блокнот и раскрытый пластиковый чемоданчик, внутри которого виднеется почерневшая ветошь и разобранный глок.
131
*Steely Dan — популярная американская группа 1970-х гг., работавшая на стыке джаз-фьюжна, фанка, софт-рока и ритм-энд-блюза и в 2000 г. воссоединившаяся; название для своей группы Уолтер Беккер и Дональд Фейген позаимствовали из романа Уильяма Берроуза «Голый завтрак». The Spiders from Mars («Пауки с Марса») — аккомпанирующий состав Дэвида Боуи в начале 1970-х гт. (Мик Ронсон, Тревор Болдер, Мик Вудмэнси),
— Осторожней, — говорю я, глядя на пистолет. — Знаешь, Чехов говорил, что, если в первом акте на стене висит ружье, в финале оно должно выстрелить.
— Ты так думаешь?
— Уверен.
— Где, блядь, мой блокнот? — Сэди рыщет повсюду, разбрасывая грязную одежду.
Я просматриваю книжные полки вдоль стены, где тома расставлены от Абада и Аристофана до Зафры и Золя [132] . Возле кровати лежит стопка книг, которые она читает сейчас: Гоббс, Милль, «Кальвин и Гоббс», Джон Эванс, «Бетти и Вероника» [133] , «История пропагандистского движения Илюстрадо, 1880–1896».
132
*То есть в алфавитном порядке, от А к Z (Zafra, Zola).
Абад,Антонио Меркадо (1894–1970) — филиппинский поэт, прозаик, драматург, писавший по-испански.
Зафра,Джессика (р. 1965) — современная филлипинская писательница и журналист, в 1990-е гг. менеджер группы Eraserheads.
133
* Милль, Джон Стюарт (1806–1873) — британский философ-либерал и экономист, автор трудов «Система логики» (1843), «О свободе» (1859), «Размышления о представительном правлении» (1861).
« Кальвин и Гоббс»(«Кельвин и Хоббс», Calvin and Hobbes) — комикс Билла Уотерсона о мальчике Кельвине и его плюшевом тигре Хоббсе, выходивший в 1985–1995 г.; на пике популярности издавался в 2400 газетах по всему миру. Персонажи названы в честь швейцарского теолога Жана Кальвина (1509–1564), основателя кальвинизма, и «отца политэкономии» Томаса Гоббса.
«Бетти и Вероника» — популярный комикс издательства Archie Comics, выпускавшийся в 1950–1987 гг. под названием «Archie’s Girls Betty and Veronica», а после 1987-го — как «Betty and Veronica». Основу большинства сюжетов составляет любовный треугольник между Арчи Эндрюсом, Бетти Купер и Вероникой Лодж.
— Одни книжки для учебы, другие — для поддержания душевного равновесия, — поясняет Сэди.
— А что сейчас читаешь?
— Эту. «Смерть нектарницы». Американского писателя Эванса.
— О чем это?
— О жизни инструкторов по сноуборду в Колорадо.
— И как — интересно?
— Когда хорошо написано — что угодно будет интересно. Кроме того, я обожаю современную американскую литру. Можешь считать меня осколком колониального прошлого, я вообще такая.
На маленьком столике, рядом с вазой с хризантемами, возвышается монолит томов Криспина Сальвадора.
— Ага, — говорит Сэди, оглядев стопку, — это типа «Близкие контакты витиевато-многословного вида» [134] .
— К слову, о пришельцах. Ты уверена, что мне дозволено находиться в твоей комнате?
— Расслабься. Когда мне исполнилось двадцать один, предки смягчили режим. Они ж просвещенные. Иногда мне кажется, в семидесятых они сами были типа свингеров. Бе-е, как представлю! Короче, они сказали, что лучше я буду в открытую дома, чем прятаться где-то по закоулкам. Какая разница! Кроме того, ничего не случится.
134
*Аллюзия на фантастический фильм Стивена Спилберга «Близкие контакты третьего вида» (1977).
Когда она отворачивается, продолжая искать свои стихи, я проверяю, застегнута ли у меня ширинка. Какой бы трепет я ни испытывал от этой неожиданной близости, от скорой перспективы внимать ее стихам, напряжение внезапно как-то испарилось. Ничего не случится? Я протираю уголки глаз, чтоб там, не дай бог, не было козюлек. Сейчас, видимо, не самый подходящий момент для поцелуя.
— Слушай, — говорю я, уставившись на плакат, — обожаю Steely Dan.
— Да, я тоже.
— Особенно гитарная партия в «Bad Sneakers».
— Какая еще гитарная партия?
— Ну, там, эта… партия, которую играют, ну гитары.
— А-а.
— Ну.
Черт! Выставил себя дураком. Нужно было сказать, что я люблю тонкую лирику Дональда Фейгена. Но все, поезд ушел.
— Слушай, — говорит Сэди, — к слову, о Сальвадоре… — Она садится за стол и принимается шуровать в завалах. — Я только что вспомнила: моя мама училась у его тетушки в Успения. Матушка-то уж наверняка что-то знает про дитя любви, о котором ты рассказывал в машине.
— А вот этот, «Хэлло, Китти», перед тобой?
— Это дневник снов.
— А тот, что с Фабио на обложке?
— Это дневник-дневник.
— А как выглядит поэтический?
— Такой зеленый и… хм… да вот он! Я на нем сидела. Хе-хе. — Она открывает его и пролистывает до конца. — Ты готов? Ну, надеюсь, тебе понравится. Да, не знаю. Только говори честно то, что думаешь, хорошо? Но и про тактичность не забывай, хор? Ничего, короче, не получится.
Она делает глубокий вдох и читает стихотворение этаким полным отчаяния, неестественным голосом, и каждое слово дается ей с трудом, будто нечто тяжелое:
— Перегруженной темой / Падает ночь; / Прилив начался / В море слабых метафор. / О цвет, / О дождь, / О древо. / Все поэтические клише! / Придет ли озарение с последними словами? / Иль апогей, развязка — все выдумки безумцев? / А вдруг уж приходило откровенье, / а я все пропустила, / глядя в телевизор?
Сэди внезапно замолкает. Впечатление такое, что она вот-вот заплачет. Уж как я ни хвалил, она все равно не поверила, что мне понравилось ее стихотворение.
Когда Кристо обнял каждого из сыновей, мальчики не узнали его. Нарцисо-младший завопил, остальные просто заплакали. Мария-Клара положила ему руку на талию:
— Может, когда ты сбреешь бороду?
Он в своей комнате, над тазиком клубится пар. Он правит бритву и заглядывает в зеркало. Он зарос кустистой черной бородой, испещренной ярко-рыжими прожилками. Он спрашивает себя: должен ли я стыдиться, что, оказавшись наконец дома, чувствую облегчение? Он промакивает лицо водой. Вечером я сяду за стол и съем приличный ужин. Он взбивает в чашке пену. Мария-Клара, может, захочет мне спеть. Он водит помазком по лицу. Мы с мальчиками сможем прогуляться по усадьбе. Он бреет левую щеку. Посмотреть на звезды. Ополаскивает бритву. По крайней мере, созвездия все те же. Бреет правую. Но что же нам делать теперь, когда все разбрелось? Он снова ополаскивает бритву. Старые друзья уже заискивают перед американцами. Он бреет подбородок, аккуратно повторяя его изгибы. Даже те, что так отважно сражались с испанцами. Он сбривает под носом. Изучает свое отражение. Кто это? — спрашивает он. Кого-то он мне напоминает.
После ужина Кристо прогуливается с женой и детьми. В ночной прохладе куда приятнее, чем в жарком доме. Мальчишки все еще поглядывают на него с опаской, зато Мария-Клара весела и прелестна. Она ненатужно шутит с детьми, и они смеются. Он им завидует.
На обратном пути Кристо смотрит на ярко освещенные окна своего дома, к которому бегут его сыновья. Мария-Клара сжимает его руку. Он говорит:
— Давай заведем еще ребенка. Давай попробуем девочку.
Она останавливается и крепко обнимает его.
— Мы станем американцами, — говорит Кристо. — Наши дети научатся говорить как американцы. Когда придет время, мы отправим их на учебу в Америку, как когда-то я поехал в Европу. А когда они вернутся, вся эта земля будет принадлежать им. Они вернутся, чтобы изменить что-то вокруг.
— Наконец-то ты перестанешь воевать внутри себя, — говорит Мария-Клара.
— Да, — отвечает Кристо, — возможно.
Помню, перед самым концом худо было недели напролет.
— И что мы будем делать друг без друга? — спрашивала Мэдисон; я смотрел, как в креманке тает мороженое.
Мы так долго строили планы. Любовь — это же и есть совместные планы. А может, это только у нас так было. Все было выверено, выяснено и скорректировано. Наша нерелигиозная свадебная церемония. Наши экологические похороны. Мы хотели пожениться в каком-нибудь священном месте, но чтоб на нас не взирало никакое божество, кроме нашей любви, нас самих и, как выражалась Мэдисон, чудесного сообщества близких нам людей. Мы хотели, чтоб нас похоронили вдали от кладбищ, под деревьями, в муслиновых саванах, ближе к земле, которая легко приняла бы нас; мы хотели, чтобы, во избежание лишних выбросов в атмосферу, родственники устроили по нам светские поминки в городах, где они живут. Мы составили саундтрек на все случаи жизни (ария Лакме вместо свадебного марша; проигрыш из «Лэйлы» Эрика Клэптона для моего похоронного кортежа [135] ). Мы решили, что единственный нравственный выбор в сегодняшнем мире — это усыновление, и дискутировали, из какой страны спасем сироту. Иногда, впрочем, Мэдисон говорила: «Может, я еще захочу одного нашего»; или: «Может, и неплохо было бы в соборе обвенчаться». На что я приводил свои логичные и благоразумные доводы.
135
* …ария Лакме вместо свадебного марша… — Из оперы «Лакме» (1883) французского композитора Лео Делиба (1836–1891) на либретто Эдмона Гондине и Филиппа Жиля, основанном на романе Пьера Лоти «Рараю, или Женитьба Лоти». Действие романа и оперы происходит в колониальной Индии.
…проигрыш из «Лэйлы» Эрика Клэптона для моего похоронного кортежа… — «Layla» — песня с альбома «Layla and Other Assorted Love Songs» (1970) группы Derek and the Dominos. Эта двойная пластинка — единственная студийная запись данного проекта Клэптона.