ПРОСВЕТЛЕНИЕ И ДРУГИЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Шрифт:
К.: Сочувствие не имеет цели. Сочувствие — это просто сочувствие.
В.: Но из сочувствия должно же возникать желание уменьшить страдание!
К.: Нет. В сочувствии нет страдания.
В.: И зачем бы тогда просветленным существам приходить в мир? Например, бодхисаттвам с их глубоким желанием освободить все существа от страдания? Это же Дух, который не воспринимает мир отделенным и, тем не менее, хочет его освободить.
К.: Для того чтобы хотеть что-то освободить, тебе нужно увидеть что-то, что связано. Однако то, что видит связанность, само и связано. Представление о бодхисаттве — это тоже концепция.
В.:
К.: «Никогда не было Будды, который бы вошел в этот мир или войдет в него», — говорит Будда в Алмазной сутре. «Я проповедовал сорок лет и не сказал никому ни слова». Все было так, как было, и было совершенно не важно. Без значения. Это свобода: то, что это не имеет значения. Принимает ли комедия тот или иной оборот, появляется ли бодхисаттва или нет...
В.: ...для меня здесь есть разница!
К.: ...для того, что ты есть, разницы нет никакой.
В.: Бодхисаттва открывает мое сердце.
К.: Прекрасно. Но делает ли он это с помощью или без наркоза, для того, что ты есть, разницы нет.
ВОЙНА ИДЕТ ТОЛЬКО С ТОБОЙ
Вопрос: Ты можешь сказать что-нибудь о войне?
Карл: Война возникает из желания получить. Это начало личной войны, и большие войны начинаются с того же: тебе бы хотелось что-то получить и владеть, полагая, что это сделает тебя счастливее.
В.: Скажем так: я хочу достичь внутреннего мира.
К.: Ты хочешь завладеть собой. Это война. Ты всегда в погоне за собой. Всегда в войне. Всегда немного позади или впереди себя. Возвращаясь к первой мысли: «я»-мысль — это отделенность, и в отделенности родился воин. Воин с идеей о том, что он должен овладеть окружающей его средой.
В.: Ты хочешь сказать, что каждый, кто думает «я», — воин?
К.: Каждая «я»-мысль воинственная. С представлением о том, что есть ты и что тебе принадлежит некое Бытие — «твоя жизнь», — появляется что-то, что тебе нужно защищать. Это порождает войну. Там, где есть «мое Бытие», есть также и «твое Бытие». Самое позднее к третьему году жизни воин полностью сформирован.
В.: Тогда должно быть общество индейцев, в котором нет «я»-мысли, а есть сообщество с надперсональным «я», групповым «я». В такой группе нет «моего, твоего» и нет собственности.
К.: И все же за пределами группы есть «другие». В западном индивидуалистском обществе маленькое «я» существует для себя. Есть семья, но в ней уже идет война: кто получает больше заботы, больше внимания. Началом всегда служит идея о том, что есть кто-то, кому что-то нужно. «Я», которое идентифицирует себя с телом. Сознание, которое видит себя отделенным от Целого и которому требуется что-то вроде чувства единства и защищенности. Оно борется за то, чтобы что-то получить: собственность, еду или заботу.
В.: В таком случае зверь тоже пребывает в войне — совершенно без «я»-мыслей.
К.: Это просто выполнение функций голода, охоты и еды. Там нет мыслей, направленных в будущее или в прошлое. Хомяк любит делать запасы, но он не беспокоится о выживании. Хотя, конечно, мы не знаем, о чем по вечерам он беседует в норе со своей женой.
В.: Ну так можно добиться мира? С помощью или без оружия?
К.: Мира в мире не будет никогда. Пока есть идея
В.: И различное по силе желание убивать.
К.: Я вырос на ферме: При убое свиней я должен был держать изогнутый хвост для того, чтобы колбаса получилась прямой. Убой! Настроение было феноменальным. Оно было крайне заряжено энергией. Это было подобно свечению. Можно это увидеть: свет исходит из материи тела в пространство.
В.: Стало быть, убийство имеет нечто общее с опьянением?
К.: Да. В экстремальной ситуации «я» больше нет. Когда ты убиваешь другого, «тебя» больше нет. В этот момент сознание отделяется от телесного. То, для чего обычно служат алкоголь и наркотики, тут становится непосредственным переживанием: отсутствием «я». Это не должно быть непременно связано с убийством. Существует множество подобных экстремальных ситуаций. Практикующие банги-джампинг переживают их. Скалолазы-экстремалы. Бегуны. И гонщик тоже: только когда он исчезает как «я», он достаточно скор, чтобы выиграть. Экстремальная ситуация — это как техника медитации: средство для исчезновения «я». Всякое усилие человека стремится к этому исчезновению.
В.: И если «я» исчезает?
К.: Тогда отделенности больше нет. Это переживание единства. «Тебя» больше нет. И в отсутствие «тебя» есть свобода. По этой свободе ты тоскуешь. По крайней мере, в тот момент, когда ты хочешь ею обладать, она исчезает. Пока есть тот, кто хочет ею обладать, она недоступна.
В.: Свобода от себя? То есть, свобода от всякой идеи «я»?
К.: Свобода от идеи, что ты рожден и поэтому смертен. Ты просто исчезаешь. Сознание без «я» полностью безличностно. Это чувство единства оргазмично.
В.: А мысли в нем возникают?
К.: Есть мысли или нет, об этом уже никто не думает. Самая суть в том, что больше нет думающего. То, что является восприятием, свободно и не привязано к индивидуальному воспринимающему. Иисус — это Спаситель, который освобождает тебя от идеи рождения. Он дает убить себя, снова восстает и говорит: смотри, ты есть то, что есть Я, и это бессмертно, потому что это никогда не рождалось. Форма умирает, объект во времени и пространстве умирает, но ты не есть объект во времени и пространстве. Ты — до времени и до всякой идеи.
В.: Но чтобы познать это, необходима экстремальная ситуация?
К.: Вечное Сейчас открывается, когда нет завтра и вчера. И это происходит в экстремальной ситуации. Чаще всего при несчастном случае, когда сознание отделяется от телесного и становится уже только созерцанием. Или во время войны, под постоянной угрозой смерти. На это намекает название романа «Без судьбы», за который Имре Кертез получил Нобелевскую премию. Он пишет о переживании счастья в концлагере, о покое при конфронтации со смертью, о свободе через отсутствие «я». «Когда есть судьба, свобода невозможна, — говорит он, — и когда есть свобода, судьбы нет».