Против неба на земле
Шрифт:
Идут ужинать.
Наполнены едой прилавки‚ кастрюли‚ блюда с подносами‚ – когда только успели наготовить‚ когда сумели разложить? По соседству с сослуживцами разместился Шпильман‚ ждет продолжения разговора. Поели‚ выпили кофе‚ беседуют на заданную тему. "Кто сказал‚ что жить надо экономно? Не уменьшают там‚ где можно увеличить..." – "Живу – значит желаю. Взамен потраченного появится иное‚ не хуже прежнего..." – "Бывает ли человек‚ обделенный желаниями?.."
Голос с трещинкой‚ который не спутаешь с другими:
– Это я. Тот человек.
Шпильман поворачивается к ним:
– Извините‚
Смотрят на него с интересом – четверо мужчин‚ женщина.
– К старости‚ – начинает Шпильман‚ – к подступлению граничной отметки желания меняют свои направления. Повышается интерес к самому себе‚ к телу своему‚ к ощущениям. Восстанавливается способность удивляться.
Женщина глядит неотрывно‚ прикусив губу. "Отведи глаза от меня‚ ибо они волнуют меня..." Говорит‚ как требует:
– Поясните.
– Жизнь обрывается в незавершенности желаний‚ – не спросится ли с нас за это?
Мужчина в кипе возражает‚ как отталкивает:
– Смотря какие желания...
Она встает из-за стола‚ идет к выходу. Шпильман шагает рядом:
– Оставьте за мной привилегию – распахнуть дверь перед дамой. Тогда и я феминист. И я.
Спрашивает его неожиданно и врасплох:
– У тебя есть подруга?
Шпильман молчит.
– Вопрос снимается.
Шпильман отвечает с заминкой:
– Встречаюсь порой с милой женщиной. Может, старый стал и потому цепляюсь за нее‚ а может, это любовь...
9
…закрывая дверцу машины‚ замешкавшись‚ он повредил себе нос – в том краю‚ откуда приехал. "Конечно‚ – сказали в больнице. – Еврейский нос. Курносый – не повредил бы". Обыграл с удовольствием занятное происшествие: "Был он не замешкавшись. Был он задумкавшись". И порадовался на невозможное слово‚ несмотря на жгучую боль…
Живущий поодаль устраивается на скамейке у воды. Лицом к неблизкой звезде – колкой соринкой в глазу, утягивающей и усыпляющей, словно на сеансе гипнотизера.
Опускается туман на горькие воды. Белизной укутывает пространства. Заката нет‚ рассвета не будет‚ не предвидится‚ возможно‚ ничего‚ поражающего воображение. В воздухе порхают слова‚ которые незнакомы. Никто не бегает за ними с сачком‚ и они легонько опускаются на берег‚ ветром сдуваются в воду и уходят на дно‚ обрастая крупицами соли. В отдалении звонит телефон из одинокой будки. Долго звонит‚ настойчиво‚ затем умолкает.
– Арафель… – говорит, вслушиваясь, чтобы порадоваться без спешки на обретенное слово, без спешки погрустить об иных, ему недоступных. – Димдумим… Хошех-афела…
Возможно, он уже дремлет, и проявляется Аш-два-о в смытых очертаниях, старый учитель химии. Зачитывает из пухлой тетради, колыхаясь на воздушных потоках:
– "Есть разница между свободным человеком, попавшим в рабство, и рабом от рождения, который пытается стать свободным. Первому не опуститься до второго. Второму не подняться до первого…"
Допрашивает с пристрастием:
– Кто ты таков, друг мой? Во что обратился с годами? До кого поднялся и куда опустился?
Живущий поодаль отвечает, как на уроке:
– Предпочитатель бесполезного – вот кто. Который отбирает слова без порока‚ выжившие и
…способного отличить подделку от редкостного кристалла отменной чистоты. "Поелику" – словно горный хрусталь‚ ясный на просвет‚ в серебряной витой оправе. "Фиал" – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли. "Сонмы", "бармы"‚ "кинвалы" – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линий. Среди ревностных его клиентов и незрячие собиратели звуков: слово для них путеводной нитью‚ амулетом и талисманом‚ беспокойством и опасением‚ ибо‚ наподобие самоцвета‚ оно болеет и выцветает‚ стареет и умирает...
– Ты – Ювелир‚ который поодаль‚ – уточняет Аш-два-о, утекая в туман. – Вот ты кто...
– Можно назвать и так. Слово – опалом‚ изумрудом‚ сине-алым аметистом‚ яшмой в переливчатой тайне к просвещению ума и добавлению понимания…
Добрая фея пообещала:
– Дарю на радость этот язык – звукосогласием слова и слога.
Злая фея добавила свое:
– Дарю его на мучения – к розне‚ обиде‚ нищете и болезни...
...слово – бирюзой‚ тускнеющей на руке смертельно больного. Янтарем – горючей слезой по павшим. Сапфиром, полевым васильком – раскрывать измены и отгонять страхи. Адамантом из арапской земли, ангельской слезой в чистоте и светлости – ярость укрощать и сластолюбие. Гиацинтом – увеселять сердца и отдалять кручину. Сердоликом – к заживлению обид. Смарагдом в изумрудной зелени‚ пробным камнем для души‚ мутнеющим при дурной мысли‚ – слово мутнеет тоже. Бериллом‚ хрусолифом‚ лучистым ониксом, турмалином и альмандином‚ лалом и нефритом‚ александритом‚ хризопразом‚ винисой-камнем, – всякому слову свой минерал‚ всякой строке свое эхо, всякому веку свой слог и своя радость...
Спросят на пороге вечности:
– Что за язык у тебя‚ пониманию затрудненный?
Ответит:
– Язык той земли‚ откуда прибыл. Заучил сотню слов, в разговоре подставляю одно из них, как одноногий подставляет костыль, чтоб не упасть.
Возмутятся. Нимбами закачают:
– Жил на Святой земле и не выучился?! Как же с тобой здесь разговаривать? Кого ты поймешь‚ кто поймет тебя?
Ответит:
– Обещаю. Постараюсь. Сделаю всё от меня зависящее – заново родиться на той земле. Первое молвить слово на том языке. Чтобы и он стал томлением и восторгом.
Смилуются светлые ангелы:
– Ладно уж. Пойдешь прежде на курсы‚ заучишь согласные‚ гласные сами прибьются‚ а там видно будет...
...слово – скатной жемчужинкой‚ затаившейся в глубинах перламутра. Камнем-достоканом с золоченым пояском в венце строки. Стебельком с трилистником. Кружевным травным узором. Росной капелью на странице, перегородчатой поливной эмалью в искорках винисовых. Слово‚ оправленное в ажур. Чернением по золоту. Тиснением по серебру. В росписи разнотравья с пупышами по контуру. Золототканое – из канительной крученой нити. На бархате‚ тафте‚ на узорчатой камчатной ткани‚ пропитанной розовым маслом. Слово – подарочным набором, в окладе резном‚ чеканном‚ с единорогами и грифонами...