Против неба на земле
Шрифт:
– Он больной‚ – хищно порадуются доброжелатели. – Его надо лечить!
– Не надо.
К ночи вернется в номер‚ разложит на столе бумагу с карандашами‚ скажет коту:
– Здесь. На Соленом море. За тысячи верст от тех земель. Отделенных веками, кордонами, часовыми поясами. Не смешно ли это?
Корифей ответит прищуром зеленоватого ока: "Мне не смешно".
– Тогда так. Сидеть смирно. Не мяукать! Старик Бывалыч будет в размышлении.
Исчерканные к утру листы. Иступленные карандаши. Восторг от проклюнувшегося слова‚ восторг и потрясение‚ как у девочки‚ когда набухают припухлости на груди – Птицей райских садов.
А слово порадует тихо...
10
"…многолюдству было
Крест целовали на верность тени убиенного царевича‚ что въехал в столицу верхом‚ в золотом платье: статен‚ рыжеват‚ лбом высок‚ глазом пронзителен‚ а день был ясен и тих‚ колокола гремели ото всех церквей‚ оглушая великое скопище‚ возглашавшее в счастливых рыданиях: "Солнышко ты наше праведное!.." Ловок в седле в похвальном молодечестве‚ грустен и задумчив без причины, пылок и впечатлителен: завел музыку за обедом‚ не спал пополудни‚ когда всяк заваливался на лавку‚ выходил на улицы потолковать со встречным несообразно с государевым величием, бояр стыдил за невежество и приохочивал к чтению‚ выхваляя превосходство иноземного обращения. Венчался на царство по старинному обряду‚ приняв в руки обширное государство: "Нету нам равного касательно власти"; выписал из Литовской земли невесту‚ блядь-еретницу‚ а на пути ее мостили мосты‚ гатили гати‚ попы выходили с образами‚ народ с хлебом-солью.
Помазали и ее на царство‚ сыграли свадьбу‚ на очереди был маскарад с рыцарским турниром‚ но не прошло недели – набежали лихоманы с дрекольями‚ сорвали с царя кафтан‚ нарядили в лохмотья‚ опозорили многими позорами – щелканьем по носу‚ дерганьем за ухо‚ тыканьем в глаз‚ обезобразили битьем‚ пулей пробили и саблями дорубили. Тело выставили на площади в скоморошьей маске‚ в рот воткнули дудку‚ два дня плевали на него, пачкали дрянью‚ а затем бросили в яму‚ куда кидали замерзших и опившихся. Прошел слух‚ будто мертвец бродит по улицам‚ – вырыли его и сожгли‚ пепел зарядили в пушку, выстрелили в ту сторону‚ откуда явился тенью убиенного царевича‚ и крестное целование со скопища сошло – водой с гуся.
По убиении расстриги выкликнули царем боярина – умен и скуп‚ стар и бездетен‚ на тело худ‚ на лицо морщинист‚ на глаз слеповат. Верил чародеям и наушникам‚ по навету которых мучили‚ жгли‚ ребра крушили‚ – тела всплывали в реках‚ утопленные за своевольство. Не люб был на царстве‚ не крепок на престоле; бояре‚ брюхатые сребролюбцы‚ крамолили против него‚ желая свести вон: "Положи посох царский‚ а мы о себе как-нибудь промыслим..." Партия была проиграна‚ и в Архангельском соборе‚ где почивали августейшие предки‚ нерукотворно осветились приделы‚ слышался плач по ночам‚ пение вечной памяти на лихую годину‚ сам по себе читался псалом: "Окружили меня‚ окружили..."
Столица взволновалась невозможными слухами‚ закрутились по ветру подметные грамоты‚ объявилась на границе тень тени убиенного царевича и споро двинулась на столицу по преждеомраченной безумием земле. Следовали за тенью паны‚ шли сбродные команды‚ разноплеменные охочие люди‚ беглый народец‚ шваль‚ шеромыги‚ шатуны с бродягами‚ всё себе дозволявшие‚ всё другим воспрещавшие‚ которым куда ни идти – лишь бы карман набить. Города сдавались тени той тени и крест целовали. Столица склонялась в легкоумии – животы положить за таборского вора‚ что погулял-побаловал‚ ядра метая за палисады, но загубили его‚ пьяного‚ непотребного‚ голову отсекли‚ тело раздели, скинули с навозных саней в сугроб.
Дальше – больше: кто где‚ кто на кого‚ кто во что горазд. Не всяк желал замирения‚ ибо смута была выгодна и доход верен.
Крест целовали сыну безбожницы‚ люторки-еретницы‚ прижитому от тени той тени‚ но изловили воруху с воренком и повесили младенца в столице‚ за Серпуховскими воротами: было ему четыре года‚ и завис он махоньким тельцем на виду у любопытствующих. Крест
О беда‚ плача достойная!.."
11
Туман. Море прикрыл туман. Радио оповещает: "Взрыв в кафе... Пятнадцать убитых... Отец с дочкой... Бабушка с внучкой..."
Содрогнулась земля. Вздыбились горы. Прошла волна по луженым водам‚ горечью покрывая с головой‚ не оставляя надежды на снисхождение. Шпильмана выбрасывает на берег, оглохшего‚ задохнувшегося‚ с нестерпимой резью в глазах. Склоняются над ним возмущенные лица‚ выпытывают криком: "Ты почему выплыл‚ а наш брат утонул?" – "Не знаю". – "Ты пловец?" – "Нет". – "Силач?" – "Не думаю". – "Особые заслуги перед Небесами?" – "Не сказал бы..." – "Так почему ты выплыл‚ мерзавец?!.."
Ночь.
Телефон у подушки.
Шпильман выкарабкивается из сновидений, глаза полны соли.
Звонит теща Белла:
– Человек приходит в мир‚ чтобы похоронить родителей. Это я сделала. Но о детях мы не договаривались.
– Отстегнуть пуговку?
– Отстегивай.
Это значит – разговор о той‚ которая ушла. В обретении невосполнимого. Теща интересуется подробностями семейной жизни дочери‚ Шпильман – детскими ее годами: так они достраивают образ.
– Жили мы плохо. Расходились хорошо. Доченька сказала: "Что же мне‚ разорваться из-за отца с матерью?.." Он же ничего в жизни не сделал‚ говорю. Не добился. Даже не постарался. А она: "Непременно надо добиваться? Он живет‚ и ему достаточно". Ни гвоздя‚ говорю‚ забить‚ ни полку подвесить: доля моя – таскать стремянку по жизни. В следующей жизни – чур! – стану мужчиной‚ а они пусть варят обеды. Ночью пришла ко мне в постель‚ сказала: "У меня есть муж. Я его выдумала и от него не уйду. Встанем утром‚ приготовим бутерброды детям‚ отправим их в школу". Я и подумала: ладно‚ поживу со своим еще…
– Это я‚ – говорит Шпильман. – Это меня она выдумала. Видела мои сны. Угадывала мои огорчения задолго до их появления. Молчала так‚ что хотелось рассказывать. Чувствовала жажду мою и приносила стакан с водой‚ хоть не просил. Сказала на прощание: "Я рада‚ что ты ко мне подошел. Тогда. У музея…"
Чтобы оценить чужие страдания‚ надо пройти через свои. У тещи-прелестницы некая затрудненность речи; слово противится произнесению, словно упирается согласными в нёбо и не желает выходить наружу:
– У страха‚ Шпильман‚ нет разумения. Как‚ впрочем‚ и у любви... При бедах‚ огорчениях‚ при любой печали она‚ большая уже девочка‚ ложилась в постель‚ обкладывала себя слонами-зайцами‚ наказывала Пухтелю сторожить всю ночь и затихала посреди верных друзей‚ выстроив до утра нестрашное детство...
...Пухтель‚ старина Пухтель‚ заштопанный на боку медведь‚ задремывал на своем посту‚ прикрыв пуговичные глазки‚ и спал тихо‚ посапывая носом‚ чтобы не разбудить подругу. Но стоило ему попасть в лес или в другую комнату‚ как он уже не посапывал‚ а храпел во сне и не давал спать никому‚ так храпел‚ словно эскадрилья тяжелых бомбовозов прогревала моторы. Даже муравьи разбегались по полянам от его храпа. Даже грибы не высыпались за ночь‚ а потому плохо росли и мало прибавляли в весе. Но на своем посту штопаный Пухтель лишь посапывал носом и не мешал спать...