Против Рубена Волфа
Шрифт:
Едва он уходит, тут Перри и прижимает Руба к стене. И предупреждает:
– Еще раз так выступишь, и он тебя порешит. Сечешь?
– Ну.
– Скажи «Да».
Руб улыбается.
– Ну. – пожимает плечами. – Да.
Перри отпускает его и одергивает пиджак.
– Ладно.
Он ведет нас по коридору в следующую комнату. В приотворенную дверь мы видим толпу зрителей. Там человек триста, не меньше. Может, и больше, полон цех.
Пьют пиво.
Смолят.
Треплются.
Улыбаются.
Гогочут.
Кашляют.
Толпа дураков, молодых
На них олимпийки и черные джинсы, толстые куртки, кое-кто – с девчонками или с женщинами, которые на них виснут. Эти девицы – безмозглые куры, иначе бы они сюда и на выстрел не подошли. Они все милашки, с гадкими зазывными улыбками, с разговорами, которых нам не слышно. Они вдыхают дым и выдувают его, а слова падают с губ и разбиваются об пол. Или, осыпавшись, еще минуту остывают, светясь, а потом на них кто-нибудь наступает.
Слова.
Всего-то слова.
Всего-то липко-блондинские слова, и, увидев ринг, залитый светом и пустой, я представляю, как эти женщины радуются, когда я валюсь на брезентовый пол, лицо разбито и в крови.
Да.
Они, думаю, будут радоваться.
С сигаретой в одной руке.
И с теплой потной ладонью бандита в другой.
Визг, светлые волосы, затопленные пивом рты.
Все это и кружащиеся стены.
Чего я больше всего и боюсь.
– Слышь, Руб, что мы тут вообще делаем?
– Заткнись.
– В голове не помещается, что мы в это впутались!
– Кончай шептать.
– Почему?
– Если не заткнешься, придется мне тебя и вырубить.
– Да ну?
– Ты мне на нервы действуешь, понял?
– Прости.
– Мы готовы к бою.
– Да?
– Да. Ты разве не чувствуешь?
Я спрашиваю себя.
Ты готов, Кэмерон?
Еще раз.
Ты готов, Кэмерон?
Время покажет.
Забавно, правда, как время столько всего делает? Петит, показывает, но хуже всего – истекает.
8
Я включаюсь от звука своего дыхания, что набегает в легкие. Только что вошел Перри и сказал. Пора.
– Ты первый, – говорит он.
Пора, а я все сижу на месте, не сняв старой, великоватой ветровки. (На Рубе заношенная куртка с капюшоном, со Стивова плеча.) Все одеревенело. Руки, пальцы, ступни. Пора.
Я поднимаюсь.
И жду.
Перри уходит
Ринг.
Внутри меня дрожит агрессия. Меня окутывает страх. Ноги несут вперед.
И вот зрители.
Они ободряют меня, ведь я первым сегодня выхожу на ринг.
Оборачиваются, глядят на меня, в старой ветровке. Я прохожу сквозь них. Капюшон накинут. Зрители шумят. Хлопают, свистят, и это лишь начало. Воют, скандируют и на минуту забывают про пиво. Даже не чувствуют, как оно течет в глотку. Есть только я и бесспорная близость насилия. Я – вестник. Я – ступни и руки. Я несу им. Доставляю.
– ПОДПЁСОК!
Это Перри, на ринге, с микрофоном.
– Да, это Кэмерон Волф, Подпёсок! – кричит он в микрофон.
– Пособите пареньку – это наш самый юный боксер! Самый юный боец! Самый юный буян! Он будет стоять до конца, ребята, и поднимется на ноги, сколько придется!
Капюшон у меня все еще накинут, хотя никаких шнурков, и ничто вообще его не держит. Боксерские трусы сидят удобно. И кроссы ступают сквозь горячую густую толпу.
А она уже в ожидании.
В готовности.
В нетерпении.
На меня смотрят, оценивают, они все жесткие и злые – и вдруг почему-то уважительные.
– Подпёсок, – шелестит по толпе до самого ринга, пока я туда карабкаюсь. Позади меня Руб. Он будет в моем углу ринга, точно так же, как я буду в его.
– Дыши, – это я себе.
Смотрю.
Вокруг.
Шагаю.
От края ринга до края.
Приседаю.
В своем углу.
Руб полыхает мне взглядом. «Обязательно подымайся», – говорят его глаза, и я киваю и тут же вскакиваю на ноги. Скидываю ветровку. Кожа теплая. Волчьи патлы, как всегда, торчат, густые, клевые. Теперь я готов. Готов вставать, что б там ни было. Готов поверить, что не боюсь боли, жду ее и даже хочу ее так, что буду к ней рваться. Стремиться к ней. Нарываться на нее, бросаться на. Я встану перед ней в слепом ужасе, и пусть сбивает и сбивает меня с ног, пока моя храбрость не повиснет на мне лохмотьями. Потом боль сорвет ее с меня, поставит меня голого и снова будет бить, и кровь бойни полетит с губ, и боль выпьет ее, ощутит ее, украдет и спрячет в карманах своей утробы – попробует меня на вкус. Вновь и вновь будет подымать меня на ноги, и я не подам виду. Я не покажу, что чувствую ее. Не дождется. Нет, боли придется меня убить.
Вот чего я хочу сейчас, стоя посреди ринга и дожидаясь, пока дверь снова распахнется. Я хочу, чтобы боль убила меня, прежде чем я сдамся…
– А противник…
Я стою, уставившись в брезентовый пол.
– Вы знаете его!
Я закрываю глаза и опираюсь перчатками на канаты.
– Да! – объявляет тот самый мерзкий дед. – Это Коварный Карл Юингз! Коварный Карл! Коварный Карл!
Дверь распахивается пинком, и мой противник трусит сквозь публику, и толпа впадает в настоящее буйство. Громче в пять раз, чем когда вышел я, это сто процентов.