Против Рубена Волфа
Шрифт:
– Вставай.
И опять.
– Вставай.
На третий раз тот уже не может встать.
И Руб орет на него.
– Вставай, пацан!
Он тузит кулаками свой угловой мешок и еще пинает разок, уходя с ринга.
В раздевалке он не смотрит на меня. Произносит слова, не обращенные ни к кому. Он говорит:
– Еще один, слышь. Два раунда и он всё, на полу.
Он еще больше нравится женщинам.
Я вижу, как они наблюдают за ним.
Молодые, уличные, смазливые. Им нравятся суровые парни, и плевать, что суровые парни такого плана
«Не негодяй ли Руб?» – спрашиваю я себя.
Хороший вопрос.
Он мой брат.
Может быть, это все, что я о нем знаю.
Мимо нас текут недели, он дерется, побеждает и не морочится с бритьем. Руб выходит и побеждает. Выходит и побеждает. И только улыбается, когда хорошо дерусь я.
В школе на него теперь смотрят иначе. О нем знают. Его узнают. Известно, что он крутой, все что-то слышали. Все в курсе, что он выступает на подпольном ринге, хотя никто не знает этого про меня. Оно и к лучшему, по-моему. Если б кто из школы увидал, как я дерусь, он бы только посмеялся. Я был бы прицепом к Рубу. Говорили бы: «Сходи посмотри, слышь, как эти Волфы дерутся. Младший – как его зовут-то? – клоун, но Рубен хлещется как сумасшедший».
– Да это всё слухи, – так Руб отвечает на расспросы. – Нигде я не боксуюсь, кроме как у себя во дворе. – Он ловко врет. – Глянь, вон у моего брата фингалы. Мы дома постоянно махаемся, вот и все. Только так.
Как-то в субботу утром, особенно холодным, но ясным, мы отправляемся на пробежку. Солнце только показалось над горизонтом, и на улице мы замечаем каких-то ребят, которые возвращаются домой. Гуляли всю ночь.
– Эй, Руби, – орет один из них.
Это старинный Рубов дружок по имени Сыр. (Ну, по крайней мере, прозвище у него такое. Думаю, настоящего имени его никто и не знает.) Сыр стоит на аллее, ведущей к Центральному вокзалу, с огромной тыквой подмышкой.
– Привет, Сырчо. – Руб поднимает голову. Мы подходим к ребятам. – Как поживаешь, чем занимаешься?
– Да как-то ничем. Просто живу в пьяном тумане, ну. Я как школу бросил, так только работаю и пью.
– Да?
– Оно клево, друган.
– Тебе нравится?
– Тащусь каждую минуту.
– Во, такое я рад слышать. – На самом деле брату все равно. Он скребет свою двухдневную щетину. – А че это за тыква у вас?
– Болтают, ты вроде как боксер.
– Да не, разве что во дворе. – Руб что-то вспоминает. – Уж кто-кто, а ты должен знать.
– Да конечно, друган.
Сыр, случалось, бывал у нас, когда мы доставали свои перчатки. Он вспоминает про тыкву, что у него подмышкой. Подымает ее, суя обратно в разговор.
– Вот нашел на аллее, хотим поиграть ей в футбол.
К нам подходят его дружки.
– Здесь, что ли, Сыр? – спрашивают они.
– Ну да.
И он крепким пинком отправляет тыкву по аллее. Кто-то бросается следом и бежит обратно с тыквой.
– Хватай его! –
– Руб!
Я прошу пас. Он бросает мне.
Я роняю.
– Ну, балбес безрукий!
Сыр хохочет. Разве кто-то еще употребляет это слово? Его деды еще говорили. Ну, как бы оно ни было, я заглаживаю промах, повалив захватом следующего игрока на бетон.
Мимо идет нищенка, выискивая чего-нибудь на завтрак.
Потом несколько парочек обходят нас стороной.
Тыква уже пополам. Мы продолжаем играть одной половиной, а вторая – брызгами на стене рядом с банкоматом.
Руба роняют.
Меня роняют.
Все валяются, и вокруг нас стоит плотный угар из пота, сырой тыквы и пивных паров.
– Чуваки, от вас воняет, – говорит Руб Сыру.
– Вот спасибо-то, – отвечает Сыр.
Мы играем, пока от тыквы не остается кусок размером с мяч для гольфа. Тут-то и появляются копы.
Они идут по аллее, мужик и тетка, улыбаются.
– Ребята, – обращается к нам мужик, – как дела?
– Онанист Гэри! – восклицает Руб. – Ты что здесь делаешь?
Да, вы верно угадали. Эти копы – наши добрые знакомцы с собачьих бегов. Гэри, коррумпированный податель ставок, и Кэсси, роскошная брюнетка, сногсшибательная напарница.
– А-а, ты! – Коп смеется. – На бега захаживаешь?
– Не, – отвечает Руб, – некогда последнее время.
Кэсси пихает Гэри в бок.
Тот умолкает.
Вспоминает.
Обязанности.
– Ладно, парни, – начинает он, и мы все знаем, что услышим дальше, – вы ж понимаете, так не годится. Тут все тыквой устряпано, и когда солнце пригреет, она завоняет, как боты моего папаши.
Молчание.
Потом несколько «ага».
«Ага» то, «ага» это и «ага, ну да, правда».
Но никто не внимает, на самом-то деле.
Всем до лампочки.
Я ошибся.
Я ошибся, потому что вдруг выступаю вперед со словами:
– Ладно, Гэри, я понял, о чем ты, – и начинаю собирать обломки тыквы. Ни слова ни говоря, Руб присоединяется. Остальные, бухие, только смотрят. Немного помогает Сыр, другие стоят столбом. Они слишком обалдели. Слишком пьяны. Слишком запыхались. Слишком тормозные.
– Спасибо, – говорят Гэри и Кэсси, когда мы заканчиваем, а наши пьяные друзья отправляются своей дорогой.
– Пожалуй, я бы кое-кого из этих ребят отметелил, – замечает Руб. Фраза небрежная, но злая. То есть он бы так и сделал, если бы копы хоть на минуту отвернулись.
Гэри смотрит на него.
Смотрит долго.
Замечает.
И говорит вслух.
– Ты изменился, приятель. Что случилось?
– Не знаю, – это все, что отвечает Руб.
И я не знаю.
Это мой разговор с самим собой, на Центральном вокзале. Он происходит у меня в голове, пока Гэри с Рубом перекидываются еще парой фраз.