Против течения
Шрифт:
Я поднёс руки к лицу и опустил глаза. Странная задумчивость овладела мной, и, когда я опомнился, её уже не было, а передо мной стоял старик, уткнув палец в грудь. «Здесь был орден, — внятно сказал он. — Сам король, потрясённый моим искусством, приколол мне его на грудь. А теперь я вам не советую ходить вот в эту жалкую конюшню, на афишу которой вы так пристально смотрите». Я ничего не ответил и отвернул в какую-то боковую улицу, выведшую меня прямо к театру под открытым небом. Зрителей было немного, как, впрочем, и артистов, почти не менявших костюмов, но зато исполняющих невероятное количество ролей. Это была постановка из жизни людей, живущих далеко отсюда, на севере. «Опять мелодрама, — сказал я сквозь зубы. — Измена жены и полный набор вытекающих из этого глупостей. Как скучно! Это искусство вращается по кольцу». В это время на сцене раздались испуганные крики. Стало плохо первому любовнику, и, таким образом, действо прекращалось из-за исчезновения почти половины участников спектакля. Я встал, чтобы уйти, и почувствовал какое-то препятствие. Несколько людей, перебивая друг друга, бросились ко мне, как я понял, с просьбой доиграть спектакль до конца. Они кричали
Растерянный, оттого что зверь, живший во мне, не умер, я стоял на углу трёх улиц и бессмысленно смотрел в небо. Значит, я такой же, какой и был. Значит, всё может повториться?
В сумерки я набрёл на красный фонарь публичного дома. Меня отвели в конуру, в которой во всю длину была расстелена циновка. Навстречу мне поднялась сонная, усталая женская тень и, попытавшись сказать что-то, уснула на полуслове. Я присел с ней рядом, рассматривая в темноте её смуглые бёдра и, как она лежит калачиком, сунув руки между коленей. Я дотронулся пальцем до её плеча и повёл его по руке вниз. И тут по стене и блестящей коже женщины разлился багровы свет. Он пялил свои малиновые глаза пожара из окна позади нас. Дом горел в полной тишине, и только изредка пищали крысы. Я кинулся к двери, но она не открывалась. Дым верёвкой скручивал мою гортань, а пламя из окна уже прыгало возле самого лица. Ногой я толкнул спящую женщину и увидел, что она лежит с открытыми глазами, полными любопытного смеха. По моей коже бежали синие огоньки ожогов, и тогда, с разбегу высадив остатки стекла, я вылетел из окна полыхавшего дома.
Тяжело ударившись затылком об пол, я открыл глаза, лёжа на полу моего нового пристанища. За окном шелестел дождь, а нервы дрожали от нетерпеливых ударов в дверь.
«Входите! Не заперто ведь», — крикнул я и, невнятно выругавшись, поднялся с пола. Двое в блестящих от жирной влаги плащах, в шляпах с обвисшими полями вносили в комнату что-то ужасно безжизненное, с жалко висящей путаницей рук. «Нет, — сказали мои немые губы, — этого не может быть».
«Помогите», — тяжело дыша, произнёс один из них. — Его мотоцикл взорвался у самого вашего дома». Я смотрел на обгоревшее до неузнаваемости лицо, и кровь из прикушенного языка булькала у меня в горле. «Мы пойдём, позвоним куда-нибудь», — донеслись до меня слова чёрных вестников, и я остался один на один с хрипящим призраком моей жены. Я плакал, словно помешанный, уткнувшись носом в её расползшуюся от огня куртку, а в уши медленно вливалась бесконечная лента её слов… «мне нужно было уехать… очень нужно… я могла узнать о нём только…»
Смерть кружилась в моей комнате величавыми взмахами ночных крыл, и в их шорохе затерялись мои одинокие и негромкие крики о помощи.
К утру отчаяние достигло невероятной силы. Я то ложился в лужу воды рядом с ней, то вскакивал и кружил по комнате в каком-то пароксизме танца. Когда голоса петухов потеряли предрассветную упругость, я решил похоронить её в этой самой комнате, земля которой была утоптана ногами привидений. Я разбил, неведомо откуда взявшимся ломом пол посреди комнаты и, аккуратно бросая землю под дверь, стал копать могилу. Когда её глубина пришлась мне по грудь, я вылез, беспорядочно отряхивая испачканные глиной руки. И внезапно мои мысли приняли иное направление. Как раз над ямой скрещивались потолочные балки, по диагонали соединявшие углы моего дома. Осторожно встав на край дивана, я привязал конец грязной верёвки, найденной в коридоре, к месту их соединения и сделал на другом конце петлю. Я делал всё с тем же настроением, что и мыл бы руки под краном. Это был не выход, а просто моё следующее движение в утро, возносящееся над землёй. Я опять влез на диван и, просовывая голову в верёвочный круг, подумал, что можно было бы поставить на балки рядом с верёвкой свечу, и, когда она догорит, то затлеет верёвка, которая вскоре лопнет, и я спокойно упаду в удобно вырытое мной убежище. Возможно, сгорит и дом. Но думать больше было не о чем, сожалеть обо всём, и толчком ноги я обратил свою душу в невесомость, а тело в когтистую лапу тяжести, хищно рванувшую горло. Но забвение кралось медленно и неуверенно. Я висел посреди комнаты, размахивая руками и выгибаясь всем телом, а чёрный зев ямы
«…Не знала, где тебя искать…» — говорила она, и я, словно опустив голову в ведро с водой, понимал её.
«А то бы я приехала раньше. Видишь, я опять села на мотоцикл, но ведь это действительно был крайний случай». Я боялся поверить тому, что происходило с нами, и первое, что сорвалось с моего языка, была осторожность: «А что с Филиппом?» «С Филиппом? Ах, Филипп! Я не знаю, что ты тогда выдумал. Ты пришёл тогда в таком раздражённом состоянии, а в комнате было темно. Мы сидели и ждали тебя. Он меня поцеловал в шею, ты ведь знаешь, как я отношусь к Филиппу? А ты увидел его поцелуй и был как в бреду. Схватил кочергу и заставил нас раздеться и целовать друг друга. Я полуголой убежала к соседям. На другой день звонила тебе и стучала в дверь, но напрасно. Ты исчез, и никто не знал, куда». «Прости, прости безумца, — мёртво шептал я. — Это было наваждение. Мне казалось тогда, что я надышался испарениями какого-то мерзкого болота. Прости. А где ты была эти годы?»
«Ох! Если рассказывать по порядку, то можно состариться за время моего повествования. Я всё искала тебя, и эти пять лет похожи на сон». «Пять лет?» — испуганно пробормотал я. «Да. Я была бродячей актрисой, прачкой и невольницей. Три года плавала с какими-то бродягами на паруснике».
«Постой, постой, — крикнул я, — ты говоришь, пять лет?»
«Это опять ошибка, — думал я. — Мы встретились не вовремя. Мои три года ещё впереди».
«Куда ты?» — крикнула жена.
А я бежал по улице, как молодой жеребёнок, задирая голову и читал на огромном щите прозрачного здания меняющуюся в красках надпись, выведенную каким-то полупонятным, но убедительным языком: «В приближающемся новом 2026 году фирма “Телесекс” освоила новые гарантии, отвечающие любым капризам потребителей».
С тротуара на меня, стоящего в нелепой позе статуи, глазела толпа прохожих, и многие лица мужчин и женщин были как будто бы мне знакомы. Жители Калимеры, танцовщица, пэри, матрос рулевой…
60 лет прошло с того 1968 года, как я вышел на окраину города в поисках Ариана-Вэйя.
«Виктор», — услышал я своё имя позади и обернулся. Ко мне с испуганным лицом бежала жена, и я бросился ей навстречу.
Мы стояли посреди улицы, обняв друг друга, и люди, обступившие нас, кивали сами себе головами и тихо переговаривались между собой: «Они нашли друг друга через 60 лет…»
Что ж, в Калимере и не такие вещи случаются.
Часть II. Калимера
И над нашими головами раздался басовый смех. Это хохотали грязные тучи, слетевшиеся над перекрёстком города, заплутавшего во времени. С неба сыпались красные листья осени и лёгкий пух зимы. Они разъединили нас с Магдалиной, стоявших уже одиноко и как заколдованных. Я, словно слепой, тяжело водил руками перед собой, пытаясь нащупать её руки…
Тучи разъехались, осветив меня, опять одного, серым дымом осеннего света. Мимо бесшумно прокатилось мотоциклетное колесо и с мелодичным скрежетом исчезло за углом дома, до крыши занесённого красными листьями. «Это опять сны?» — крикнул я в померкшие стены домов, и голос мой затерялся в них, как в коробке с ватой.
Высоко в небе кружили белые птицы, и я знал, что они видят всё, чего не дано видеть мне.
И я вошёл в занесённый листьями дом, вывеска которого гласила, что это был кабак под названием «Таверна шарлатанов». Я жил в колеблющемся свете трёх солнц и видел три тени от руки, протянувшейся к двери «Таверны». Открыв дверь, я шагнул в лес, осыпающийся жёлтым раскаянием, тихий вечерний лес. Я взобрался на пригорок и увидел длинные мятущиеся огни. Над пустыней жёлтых вершин одиноко вздымались мачты древних сосен, и ветер в их трубах звучал, как орган. Я слушал эту гигантскую мелодию и чувствовал, что сейчас полечу. Я уже видел под своими ботинками сверкающую чешую мелкой ряби озёр. Мои ноги цеплялись за ветви сосен-органов, и в эти моменты мелодия звучала крещендо. Чистой птицей я возносился над миром, позолоченным вечерним солнцем. И я увидел то, что видели птицы, пронзившие пухлую грудь облаков. Вечные белые снега прессованных туманов, сверкающих до края горизонта. Вечно молодое солнце в пузырях жёсткой синевы космоса. Я не видел Земли и не знал того, что знали люди. Голос Магдалины звал меня выше и выше. Я отчаянно махал руками, но воздух кончился. Опереться было не на что, и, кувыркаясь назад, я стал падать. Уже со свистом я пробил пелену туманов, ослепляющую зелёные глаза Земли и рухнул на прибрежном песке ласково урчащего моря.
«Диана», — прочёл я название корабля, болтающегося у самого берега, и поплыл к нему. Взобравшись по якорному канату наверх, я снял золотую монету, качающуюся у меня в ухе, и отдал кривоногому человеку с самым зверским оскалом зубов. Он хлопнул меня по плечу и обвёл рукой весь корабль. «Куда плывём?» — спросил я позже человека за штурвалом, и он, неизвестно как поняв меня, смеясь, ответил: «Калимера. Ка-ли-ме-ра».
Я вздрогнул сначала от гнева, а потом от бессилия что-либо изменить. Я попал в замкнутое пространство. Здесь всё возвращается. Я возвращаюсь в Калимеру к Магдалине, а она уходит потому, что не может не уйти. Под ломаные всхлипы бубна из сиреневого квадрата трюма показалась голова танцовщицы с золотым обручем на чёрных прядях бесстыжих волос. Что-то во мне сдвинулось, и, жалобно визжа сорвавшимися с осей колёсиками разомкнутого круга, тёмной волной злобы ударило в мозг. С искажённым в безобразной гримасе воплем, я метнулся к бочонку с порохом, стоявшему возле медной сигнальной пушечки, и, жарко крякнув, швырнул его в голову поднимавшейся женщины.