Противостояние I
Шрифт:
Нужно было на час раньше из дома выйти, тогда успели бы. Местные говорят, что оцепление поставили в семь утра. Мама сегодня что-то очень уж долго собиралась, из-за этого вышли из дома без четверти девять. Теперь приходится стоять с другими, ждать неизвестно чего. И ещё сказали, что перекрыты все улицы ведущие к Лавре. В пятидесяти метрах от них два военных ЗИЛа перегородили улицу прямо перед выездом на Карла Маркса. Между их бамперами оставлен проход в метр шириной перед которым курят двое молоденьких милиционеров. Местных, кто идёт на работу, пропускают. Пропускают также тех,
Ещё говорят, что на вокзале прибывающие в Загорск электрички какие-то люди в гражданском проверяют. В основном цепляются к молодым и людям среднего возраста. У этих спрашивают о цели приезда. Если не командировка, то спрашивают, почему не на работе. Заносят их данные в толстую книгу и грозятся направить им на службу соответствующие письма. Понятно, что большинство из тех, кто приехал из обычного любопытства, пугаются и переходят на платформу до Москвы. Назад уезжают. Пенсионеров в здание вокзала и оттуда на привокзальную площадь пропускают, но предупреждают, что в Лавру им сегодня попасть не удастся.
Сегодня с утра холодно и пасмурно. Солнца совсем не видно, и, кажется, собирается дождь. А может быть, и снег. Ночью тоже было холодно, а сейчас на улице всего плюс три. Полное ощущение, что не весна на дворе, а осень. Пришлось одеваться потеплее и брать с собой зонтики. Короче, тоскливо как-то. Похоже, не удастся сегодня увидеть Сашу. Ей-то много не нужно было — хотя бы издалека на него взглянуть — так нет, и эту возможность у неё отобрали. Обидно...
Кто-то коснулся локтя. Обернулась и от неожиданности рассмеялась. Саша! Собственной персоной! Только подумала о нём, и он тут как тут! Сегодня он тоже оделся теплее. Куртка на пуговицах из чёрного драпа с откинутым за спину капюшоном. На голове серенькая кепка. Брючки и ботинки те же, что она на нём уже видела. Оглянулась на маму, поймала её взгляд, кивнула ей. Та отвернулась от своей собеседницы, с которой они уже минут пятнадцать что-то обсуждают, заметила Сашу и тоже его узнала. Сейчас стоит в нерешительности, не знает, что ей делать. То ли подойти, то ли остаться на месте. Не хочет она ей мешать, да и побаивается она его. Не просто это, оказывается, к Господу напрямую обратиться.
Развернулась к нему, прикоснулась рукой в перчатке к рукаву его куртки. Спросила улыбаясь:
— Приветик! Ты как здесь оказался?
— Привет, Тоша! Мимо проходил, смотрю — ба, знакомые всё лица! Что, не пускают?
— Нет, не пускают.
— Хочешь, проведу?
— Угу, очень! Только...
— Что «только»?
— А как же мама? Ей тоже нужно в Лавру. Там наш папа сегодня служит. Можешь и её провести?
— Проведу. Иди и скажи, пусть идёт за нами.
— А другим можно?
Саша задумался на секунду, но кивнул утвердительно.
— Ладно, пусть и другие идут. Передай, чтобы никаких вопросов, ладно?
— Угу, поняла. Я сейчас!
***
Она оглянулась назад, на машины. Им вслед смотрели не только те двое молодых
— А почему они нас пропустили? — негромко спросила она. — Они тебя знают?
— Нет, не знают. Им показалось, что я милицейский генерал!
— Какой генерал? — рассмеялась она.
— Милицейский! В шинели и в папахе! — он тоже смешливо фыркнул. — И брюки с лампасами! — он снова оглянулся на машины и тихонько рассмеялся. — Можно было бы просто на пару минут парализовать их волю, но что-то тебя увидел и сразу настроение поднялось. Пошутить даже захотелось. Жалко, что ты этого не видела.
— А у тебя плохое настроение было?
— Да, не очень хорошее.
— Что-нибудь случилось?
— А ты сама не видишь? Город фактически на военном положении оказался. Людей стараются не подпустить ко мне. Всех больных детей, которых я мог бы вылечить, вместе с родителями отправляют по домам. Родителей запугивают. Ну ничего, я уже придумал, как их удивить.
— Кого их, Саша?
— Госбезопасность. Это их работа.
— Госбезопасность — это КГБ? Ты их имеешь в виду?
— Угу, их.
— А для чего тебе в Лавру, если детишек больных туда не пропускают?
— Там монахи и семинаристы волнуются. Их оттуда не выпускают. Посторонних не впускают, а этих не выпускают, представляешь? Покажусь им, попробую успокоить. А то как бы там до бунта дело не дошло. Ну ещё фокус им покажу...
— Фокус?
— Ну, не фокус, ладно. Назовём это чудом номер два. Раз не дают мне детишек лечить, верну им их колокола.
— Как вернёшь? Откуда вернёшь? Какие колокола? Что-то я ничего...
— Понимаешь, до 29-го года у них на колокольне больше сорока различных колоколов висело, а тут в стране началась коллективизация, и её почему-то начали с очередного наступления на церковь. В конце 29-го в Лавру пришли так называемые воинствующие безбожники и с колокольни были сброшены почти все большие и древние колокола. Вот их я и хочу восстановить. Проделаю это на глазах у монахов и семинаристов, вот и будет братии праздник и обещанное чудо! Да и общественный резонанс должен быть, наверное, побольше, чем когда я мальчишке ногу вернул. Как ты думаешь?
— Да, наверно... А что с детьми?
— Не знаю... Ничего... Что я могу поделать, если сами родители мне не верят, а властей боятся? Против воли родителей я всё равно ничего делать не стану. Я стараюсь не помогать людям против их воли. Это опасно. Сам не заметишь, как на стороне зла окажешься. Не люблю я этого...
— А тебе уже приходилось?
— Что приходилось?
— Ну на стороне зла оказываться.
— Конечно, приходилось. Как и всем. Не было, нет и не будет человека, который хотя бы раз в жизни не совершал зла! Разве что дети, только что появившиеся на свет.