Противостояние (сборник)
Шрифт:
— Это я здесь хотел выяснить. Кто его самый большой друг?
— Он общительный мальчик. У него много товарищей.
— А Сема?
— Рывчук?
— Я не знаю. Черный, голова у него здоровая.
— Да, это он. Кажется, они дружат.
— Какой у него адрес, можно узнать?
— Сейчас.
Директор вернулся и положил перед Росляковым листок бумаги, на котором был написан адрес Рывчука.
— Да, кстати, — сказал директор, — он дружил с Тюриным. Он наш выпускник, теперь
— Я позвоню, — сказал Росляков. — Вы разрешите?
— Прошу.
Росляков набрал номер и сказал:
— Слава, тут один адресок есть. Запиши, пожалуйста: Новый проспект, семь, квартира девять. Рывчук. Это его друг. И еще Тюрин, адрес надо выяснить.
Он положил трубку, вздохнул и спросил:
— А Лев Иванович ничего знать не может?
— Лев Иванович… Погодите, погодите… Вы правы… Очень может быть. Сейчас я его приглашу, у него как раз «окно».
Лев Иванович оказался стариком с бородой, совершенно беззубым, с удивительными голубыми глазами. Они у него были пронзительные и чистые, как вода. Он сел напротив Рослякова и спросил директора:
— Чем могу?..
Директор сказал смущенно:
— Вот товарищ…
— Я из угрозыска.
— Очень неприятно.
Росляков засмеялся:
— Даже так?
— Именно так… Угрозыск в школе — это всегда тревожно… Что вас к нам привело?
— Самсонов.
— Леонид?
— Да.
— Что-нибудь по поводу собаки?
— Нет. Он участвовал в вооруженном ограблении приходной кассы.
Лев Иванович поднялся. Секунду он стоял молча, а потом спросил:
— Когда это было?
— Позавчера в четыре.
— Тут не может быть ошибки?
— Нет. Мы ищем его. Вы ничего о нем не знаете?
Лев Иванович долго молчал, прежде чем ответить. Сегодня утром Ленька позвонил ему и сказал, что хочет прийти и поговорить. Лев Иванович назначил ему ровно на четыре. Ленька и раньше бывал у него, но всегда без звонка. Просто приходил, и старику не было скучно сидеть с ним вечера напролет. Парень был напичкан поэзией, и его стихи казались Льву Ивановичу талантливыми, совсем не школьными и не детскими.
— Нет, — ответил он наконец, — я ничего о нем не знаю.
— Самое худшее заключается в том, — сказал Росляков, — что парень украл у отца оружие. Он как волчонок сейчас.
— Раскаяние и чистосердечное признание… Добровольная отдача себя в руки властей — это учитывается юрисдикцией или сие формальность? — спросил Лев Иванович.
— Учитывается, — ответил Росляков, внимательно поглядев на учителя. — Сие по новым временам — не формальность, смею вас уверить…
Ленька пришел к Льву Ивановичу ровно в четыре. Старик негромко крикнул из комнаты:
—
Ленька стоял в коридоре большой коммунальной квартиры возле открытой двери Льва Ивановича. Он стоял, закрыв глаза, устало опустив руки вдоль тела, взъерошенный, осунувшийся и по-мальчишески еще нескладный. Несколько раз он собирался переступить порог, по каждый раз что-то удерживало его, и сердце гулко падало в груди, а кровь приливала к голове и щекам. Потом он вошел и сказал:
— Здравствуйте, Лев Иванович.
— Здравствуй, Леонид. Садись.
— Спасибо. Постою. В ногах правда.
— Скверное настроение? — спросил старик.
— Скверное. Хорошее какое слово — «скверное». Почему-то оно уходит из устной речи.
— Век требует более резких определений, да? «Дрянное» — это, по-видимому, точнее?
— В моем положении — да.
— А что случилось?
— Да ничего особенного… Так, глупость…
— У нас сейчас с тобой идет разговор по принципу: язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, не так ли?
— Вроде бы…
— Жаль. Надо быть всегда искренним. Как Достоевский. По-моему, он самый искренний человек из всех искренних.
— Он был жестоким.
— Есть жестокость и жестокость. Важно, на чем она зиждется.
— Можно ли оправдывать жестокость, Лев Иванович?
— Можно. Восторгаются ведь Желябовым, Перовской и Кибальчичем, которые убили императора Александра Второго, а ведь он, по отзывам некоторых современников, был, я бы сказал, обаятельным человеком. Понимаешь? Жестокость Желябова была жестокостью правды во имя доброты.
— А жестокость по отношению к человеку, совершившему глупость?
— Какую глупость?
— Просто глупость. Обыкновенную глупость.
— Видишь ли, человек, совершающий обыкновенные глупости, либо психически нездоров, либо предельно эгоцентричен. По-видимому, надо очень четко и честно определять людские поступки, и тогда то, что нам кажется глупостью, может на поверку оказаться либо преступлением, либо узкомыслием. Узкомыслие в больших вопросах — также преступно. И в общегосударственных и в человеческих.
— А если преступление рождено глупостью?
— Оно так же ужасно, как и рожденное умом. Тут разница только в степени жестокости. Кстати, иной раз преступление, продиктованное глупостью, бывает более жестоким, нежели рожденное умом. И то и другое должно быть наказуемо.
— Но преступление не принесло никому никакого вреда.
— Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже породило преступника.
— Вы учили меня честности в поэзии, Лев Иванович…