Противостояние. Том II
Шрифт:
Глен вскочил.
— Коджак! — заорал он. — Эй, Коджак! Коджак! — Его голос отозвался одиноким эхом в пустыне. Ответного лая не послышалось. Совершенно подавленный, он снова сел. У него вырвался тихий вздох. Коджак проследовал за ним почти через весь континент. Теперь он исчез. Это было каким-то жутким знамением.
— Думаете, его сцапали? — тихо спросил Ральф.
Негромким, задумчивым голосом Ларри сказал:
— Может быть, он остался со Стю.
Глен изумленно уставился на него.
— Может быть, — медленно произнес он, обдумав это. — Может быть, так оно и случилось.
Ларри несколько раз перебросил камушек из одной руки в другую, туда-сюда, туда-сюда.
— Он сказал, может, Бог пошлет ворона, чтобы тот кормил его.
Огонек костра издал негромкий хлопок, взметнув в темноту столб искр, ярко вспыхнувших, а потом погасших.
Когда Стю увидел, как к нему, скользя по склону, спускается какой-то темный силуэт, он привстал, опираясь спиной о близлежащий валун, выставив перед собой негнущуюся ногу, и онемевшей рукой нащупал подходящего размера булыжник. Он продрог до мозга костей. Ларри был прав. Два или три дня, проведенных на голой земле при теперешней температуре воздуха наверняка убьют его. Только сейчас, похоже, то, что движется к нему, чем бы там оно ни оказалось, первым достанет его. Коджак оставался с ним до заката, а потом покинул его, легко выбравшись наверх из рытвины. Стю не стал окликать его. Пес найдет дорогу к Глену и пойдет с ними дальше. Быть может, у него есть свое назначение. Но теперь он жалел, что Коджак не пробыл с ним чуть подольше. Таблетки таблетками, но ему не хотелось, чтобы его разорвал на части один из волков темного человека.
Он стиснул камень сильнее, и темный силуэт застыл в двадцати ярдах от дна рытвины. Потом он снова стал приближаться — черная тень на фоне ночной тьмы.
— Ну давай, подходи, — хрипло сказал Стю.
Черная тень повиляла хвостом и подошла.
— Коджак?
Это был он. И что-то свисало у него изо рта, он положил это к ногам Стю. А потом уселся, колотя хвостом по земле, в ожидании похвалы.
— Хороший пес, — изумленно пробормотал Стю. — Хороший пес!
Коджак принес ему зайца.
Стю вытащил свой нож, раскрыл его и тремя быстрыми движениями распотрошил зайца. Он подобрал теплые внутренности и швырнул их Коджаку.
— Хочешь?
Коджак хотел. Стю снял с зайца шкуру. Мысль о том, чтобы съесть его сырым, вызвала негативную реакцию у его желудка.
— Дерево? — обратился он к Коджаку без особой надежды. Обломанные ветки и стволы деревьев валялись по обоим склонам рытвины, разбросанные потоком воды, но он не мог дотянуться до них.
Коджак повилял хвостом и не двинулся с места.
— Тащи. Прита…
Но Коджак исчез. Он покрутился поблизости, потом ринулся к восточной стороне рытвины и прибежал с огромным куском сухого дерева в пасти. Он положил его рядом со Стю и гавкнул. Хвост у него быстро вилял.
— Хороший пес, — снова повторил Стю. — Ну и сукин сын! Тащи, Коджак!
Радостно лая, Коджак снова кинулся прочь. Через двадцать минут он притащил достаточно хвороста для большого костра. Стю аккуратно настругал множество щепок, чтобы разжечь его. Он проверил запас спичек и обнаружил, что у него их полторы пачки. Со второй спички он разжег лучину и стал осторожно подкладывать щепки. Вскоре разгорелся солидный костер, и Стю подобрался к нему, сидя в своем спальнике, так близко, как только мог. Коджак устроился по другую сторону костра, положив морду на лапы.
Когда костер немного прогорел, Стю разделал зайца и стал жарить его. Запах оказался достаточно вкусным и сильным, чтобы в животе у него заурчало. Коджак навострил уши и уселся, глядя на зайца с большим интересом.
— Половина тебе, половина мне, начальник, идет?
Через пятнадцать минут он снял зайца с огня и ухитрился разорвать его пополам и не слишком сильно обжечь при этом руки. В некоторых местах мясо подгорело, кое-где осталось полусырым, но все равно консервированной ветчине из фургона «Грейт-Вестерн-Маркетс» было до него далеко. Они с Коджаком принялись за еду… и когда заканчивали свой ужин, услышали долетевший до них вон, от которого стыла кровь в жилах.
— Господи Иисусе! —
Коджак, рыча, вскочил на ноги, шерсть у него на загривке вздыбилась. На негнущихся лапах он приблизился к костру и снова зарычал. Что бы там ни выло, оно замолкло.
Стю улегся, положив у одной руки камень, а у другой — раскрытый карманный нож. Высоко в небе холодным и равнодушным светом мерцали звезды. Его мысли обратились к Фрэн, и он как можно быстрее отбросил их. С полным брюхом или нет, по это причиняло слишком сильную боль. «Я не засну, — подумал он. — А если и засну, то ненадолго».
Но он заснул — с помощью одной из таблеток Глена. И когда угольки костра выгорели дотла, Коджак подошел и заснул рядом с ним, согревая Стю своим теплом. И вот так вышло, что в первую ночь после того, как их группа развалилась, Стю поел, в то время как остальные были голодны, и хорошо спал, тогда как им мешали дурные сны и тяжкое предчувствие быстро надвигающейся смерти.
24-го группа Ларри Андервуда, состоящая из трех странников, прошла тридцать миль и разбила лагерь к северо-востоку от холма Сан-Рафаэль. Этой ночью температура опустилась до минус шести. Они разложили большой костер и спали возле него. Коджака с ними не было.
— Как по-твоему, что сейчас делает Стю? — спросил Ральф у Ларри.
— Умирает, — коротко бросил Ларри и пожалел о своих словах, когда увидел, как страдальчески сморщилось простое честное лицо Ральфа, но он не знал, как загладить сказанное о им. Хотя, в конце концов, это почти наверняка было правдой!.
Он снова улегся, ощущая странную уверенность, что все случится завтра. К чему бы они ни приближались, они уже почти дошли.
Плохие сны снились ему той ночью. В том, который он запомнил яснее других, когда проснулся, он выступал с группой под названием «Шейди Блюз Коннекшн». Они расположились в саду на Мэдисон-сквер, зрителей было полным-полно. Под громовые аплодисменты они поднялись на сцену. Ларри подошел к своему микрофону, чтобы опустить его на нужную высоту, но не смог сдвинуть сто с места. Он попробовал установить ниже микрофон ведущего гитариста, но тот тоже застыл намертво. У бас-гитариста, у органиста — то же самое. Из толпы послышались свистки и ритмичное хлопанье в ладоши. Один за другим музыканты группы «Шейди Блюз Коннекшн» спустились со сцены, воровато усмехаясь в свои высокие экстравагантные воротники рубашек, похожие на те, что носили «Бердз» в том далеком 1966-м, когда Роджер Маккуинн был на пике славы. А Ларри по-прежнему бродил от микрофона к микрофону, пытаясь найти хоть один, который можно переставить. Но они все торчали на высоте девяти футов от пола и словно напрочь примерзли. Они походили на кобр из нержавейки. Из толпы кто-то начал орать, требуя песню «Детка, по душе ли тебе твой парень?». «Я больше не исполняю этот номер, — попытался сказать он. — Я перестал исполнять его, когда миру пришел конец». Они не могли расслышать его, и с задних рядов начал подниматься рокот, заполнивший весь сад и набиравший силу: «Детка, по душе ли тебе твой парень! Детка, по душе ли тебе твой парень! ДЕТКА, ПО ДУШЕ ЛИ ТЕБЕ ТВОЙ ПАРЕНЬ!»
Он проснулся с этим ревом в ушах, весь в поту.
Ему не нужен был Глен, чтобы объяснить, что это был за сон и что он означает. Сон, где ты не можешь дотянуться до микрофонов, не можешь подправить их, — распространенная штука среди рок-музыкантов, так же как и сон, в котором ты стоишь на сцене и не можешь вспомнить ни единой песни. Ларри подозревал, что в той или иной вариации он снился всем исполнителям до… до представления.
Это был сон неуверенного в себе человека. И выражал он простейший и гнетущий страх: «Что, если ты не сумеешь? Что, если ты захочешь, но не сумеешь?» Ужас от своей неспособности просто взять и поверить в себя, то есть сделать тот решительный шаг, с которого любая творческая личность — певец, писатель, художник, музыкант — должна начинать свой путь.