Противостояние
Шрифт:
и толкать прочь. Та в крик, еще надеясь, что Зосю отпустят, и услышала тихое в
ухо:
— Еще слово вякнешь, вместе с сестрой немцев в бордель обслуживать поедешь, —
и швырнул в пыль, так что Лена покатилась по дороге, обдирая ладони и колени. —
Пошла вон, доходяжка!
Скрябина с трудом поднялась и, сжавшись поковыляла к городу. И не понимала,
почему уходит, как может?…
Тошно было на душе от понимания, что сгинула еще одна душа,
совершилось еще одно зверство, а она, советский человек, комсомолка, вынуждена
терпеть это, смириться. И ничего не может сделать!… Только уйти, уйти…
Что будет с детьми Зоси, каково им не дождаться матери — лучше не думать, чтобы
не сойти с ума. Но слезы душили, перехватывая горло и сердце ныло. А в голове
одно: "ты сволочь, Скрябина! Трусиха и сволочь!"
Все еще будет, она все исправит, немного и умоются фрицы. За все, за всех. Ей бы
автомат добыть, радио, узнать про составы, положение дел, где какие части
квартируются. И тогда — плевать на все — устроят они с Яном и Сашей им такой
праздник, чтобы самому их фюреру икалось.
Только не грели мечты, когда она видела руины домов, вспухшие трупы повешенных,
демонтаж разбитых советских тридцать четверок, конвой оборванных, изможденных
красноармейцев, которых гнали куда-то на юго-запад.
В Пинск пришла вечером и долго плутала меж развалин домов, пытаясь найти
Цветочную улицу. А, найдя, не знала, стоило ли искать. Над добротным, но все же
пострадавшим домом, с изрытым пулями фасадом, висела дощечка: "Обувной мастер
для господ офицеров".
Артур Артурович говорил "люди верные", а вот кому, возник вопрос у Лены.
И все же решилась постучать. На крыльцо поднялась и… бухнула в дверь со всего
маху, вымещая злость и ненависть. И чуть взглядом не убила вышедшего хозяина.
Аккуратненький, в белой рубашке и темном чистеньком жилете, приглаженный да
напомаженный, словно нет войны, не убивают людей буквально за стенами его дома.
Словно сидит он где-нибудь в тихой парикмахерской и припевая брызгает «шипр» на
клиента, любуется своей работой, и плевать ему что там на улице делается,
скольких убили, скольких замучили, изнасиловали, повесили, расстреляли…
— Вам что, молодая пани? — натянул улыбку, чуть не поклонившись.
Гад! — чуть не крикнула ему в лицо, но сдержалась. Процедила:
— Мне Пантелея Леонидовича.
— Зачем он вам, милая пани.
— "Розы мороз побил, а у него, мне сказали, парой луковиц разжиться можно".
Мужчина потерял улыбку, взгляд стал серьезным, острым.
— "Есть
И схватив Лену, втянул внутрь, хлопнул дверью.
Провел, подталкивая в комнату, толкнул в кресло в углу и, уставился недобро,
нависнув:
— Вот что, девушка, вы бы лицо сменили и взгляд. Они у вас как табличка —
комсомолка, партизанка.
— А я и есть комсомолка.
— Поздравляю, — бросил зло. — Какой идиот вас ко мне прислал?
— Банга.
Мужчина глянул на нее, как лопатой по голове дал и отошел к столу, налил из
графина воды в стакан, выпил:
— Ясно. Опытней и старше никого не было?
Лена молчала
— Ясно. С чем пожаловали?
Молчит.
Пантелей погнал бы ее, да что-то мешало. Стул подвинул, сел напротив,
вглядываясь в детское лицо и совершенно недетские в скорби глаза.
— Голодная? — спросил.
— Нет, — опустила голову.
Вот оно как бывает, оказывается. Ставишь цель и идешь к ней, а как пришел,
начинаешь понимать, что цена дороги слишком высока.
— Я… ушла, — сказала глухо, в пол. Мужчина нахмурился, соображая, о чем она.
— От немцев? У вас нет аусвайса?
— Нет… Вернее, нет… Женщину забрали, а я ушла, — посмотрела на него,
винясь. И поняла — зря сказала. Лицо потерла, отгоняя наваждение — не лишнее, но
для мужчины ненужное. — Вы, правда, знаете Артура Артуровича?
Пантелей вздохнул: всяких разведчиков видел, но таких, чтобы прямиком из
детского сада — нет.
— Меня удивляет, откуда вы его знаете.
— Он мой дядя.
— Ах!… - и подбородок потер в раздумьях: худо дело. — Вы только больше
никому об этом не говорите, хорошо?
И Лена поняла, что сболтнула лишнее.
— Да. Больше не повторится.
— Угу? Вернемся к вашему вопросу, что вы хотели.
— Радиоприемник.
— И только? — выгнул брови. — Вы решительно удивляете меня, пани. Почему не
граммофон?
Вот и еще один человек принимает ее за ребенка. Может, стоит задуматься?