Провалившийся в прошлое

Абердин Александр М.

Уж если поблизости от его владений находились Танины соплеменники, то их точно было не один и не два человека, а гораздо больше, целый отряд прикрытия. Торчали они здесь, скорее всего, с зимы, и наверняка Таня их не только подкармливала, но и тайком передавала им какие-то вещи, у Митяя ведь далеко не каждый гвоздь был на счету. Кроме того, он всегда откладывал в сторону, обычно в большой ящик, те изделия, которые у него не удались, только рука мастера не поднималась разбить их или пустить в переплавку. Авось сгодятся когда-нибудь. Наверняка Таня их уполовинила и, возможно, втайне страшилась наказания. Подумав об этом, Митяй вздохнул, улыбнулся и сказал про себя: «Эх, Танюшка, всё, что я тут делаю, всё, над чем маракую, сделано для тебя и твоих сородичей, а потому забирай всё, кроме моих станков и машин, чтобы я мог наделать для них ещё много чего полезного и нужного. Девочка моя, мне ведь для вас ничего не жалко, и ни о чём я так не мечтаю, как стать вашим ведаром». Да, именно об этом Митяй мечтал ничуть не меньше, чем о том, чтобы Таня осталась с

ним навсегда и стала его женой. Может быть, он как раз именно потому и проявлял такую заботу в отношении её сородичей, чтобы эта молодая женщина поверила в него окончательно. А ещё Митяй всё чаще и чаще думал о ведловстве, поскольку нередко случалось так, что Таня подолгу смотрела в его глаза добрым, тёплым, но очень уж необычным взглядом и ласково улыбалась. От таких взглядов ему становилось особенно приятно и тепло на душе. Именно они давали ему надежду на то, что, вернувшись домой, он застанет в своём большом и теперь очень уютном доме Таню и Мунгу с полудюжиной щенков от Крафта. В этом он даже почти был уверен, но червячок сомнения его всё же не покидал, хотя и не являлся причиной особого беспокойства. Вместе с тем, что ему было очень хорошо от таких взглядов Тани, он постепенно стал ощущать в себе какие-то смутные, пока что совершенно непонятные перемены. Явно к лучшему, так как мысли его сделались более отточенными, а движения, и без того всегда ловкие и уверенные, чем бы он ни занимался, филигранными. Больше всего его удивляло то, что ему стало намного легче представлять себе даже самые сложные объёмно-пространственные конструкции, да ещё и видеть при этом, как они будут потом работать, и анализировать малейшие недочёты. Он и раньше хорошо читал любые чертежи и карты, а сейчас, кажется, достиг в этом деле чуть ли не максимального совершенства, и это его несколько удивляло, будоражило душу и заставляло думать о совершенно невообразимых, грандиозных делах.

Мечты мечтами, а направлялся он сейчас всё-таки за солью. Поэтому, отъехав от своей латифундии, которой так и не придумал названия, километров на пять, повернул к Марии. Добравшись до реки, он решил не палить зря солярку, а спуститься на воду и сплавиться по ней до места её слияния с Белой, то есть до будущего Белореченска, и уже там выехать на берег, чтобы через Курганинск взять курс на Армавир. Едва найдя удобный съезд в реку, он остановился, заглушил двигатель, откинул кронштейны и полез наверх, где раскрепил понтон и, притормаживая канат стопором, плавно опустил его вниз. После этого забрался в будку и опустил на песок широкого и длинного пляжа гребное колесо, немедленно намотав себе на ус, что неподалёку от его хозяйства имеется отличный кварцевый песок, а это важнейшее сырьё для производства стекла. Снова забравшись в машину, он съехал в реку, и Шишига плавно закачалась на воде, бешено молотя воду колёсами. Митяй отплыл от берега метров на десять и, оставив Крафта спать в кабине, перебрался в будку, завёл движок Ижика и встал к рулю. Сплав без привода, а стало быть, без руля грозил большими неприятностями. Хотя никаких порогов внизу по идее не было, Митяй решил не рисковать понапрасну.

Менее чем через два часа Шишига сплавилась по реке до места слияния Марии и Белой. Река здесь уже разливалась до ширины Кубани в районе Краснодара, зато течение стало плавным. Сплавляться до самой Кубани ему не имело никакого смысла, получался довольно большой крюк, и охотник за солью, найдя удобное место, вскоре выехал на берег, осторожно поднял лебёдкой понтон, закрепил его и со скоростью пятьдесят километров в час поехал по широкой и ровной лесостепи в сторону Курганинска. Лесов в этой степи было кот наплакал, так, отдельно растущие деревья, зато мамонтов и шерстистых носорогов по ней шастала целая прорва. Гигантских лосей, оленей и прочего зверья, включая махайродов, тоже хватало. Увидел Митяй и пещерных гиен. Они ему совсем не понравились, так как были размером с хорошо откормленного, но очень уж вислобрюхого махайрода, и только одно было непонятно – почему их прозвали пещерными. Где в степи пещеры? По степи также бродили табуны кобыл с жеребятами под присмотром жеребцов и стада здоровенных длиннорогих коров с телятами, за которыми приглядывали огромные быки. Как на одних, так и на других Митяй смотрел с завистью и уже прикидывал, какие знатные из них получились бы волы и как хорошо они ходили бы под плугом, будучи запряжены в ярмо попарно.

Ровная степь бодро стелилась под колёса неунывающей Шишиги, опытный водила переключился на третью передачу и прибавил газку, отключив передний мост. Как-то незаметно Митяй ещё задолго до вечера доехал до Лабы. Та оказалась даже пошире Белой. По дороге ему попалось под колесо несколько мелководных речек, и он форсировал их почти не притормаживая. Не стал он особенно долго гадать, как ему следует поступить на Лабе, а быстро спустил понтон и переправился через неё всего за двадцать три минуты, если считать чистое время переправы. Он взял довольно сильно к востоку и вскоре доехал до реки Чамлык. На её берегу он и решил заночевать, а потому перебрался в будку и там забаррикадировался.

Поужинали они с Крафтом уже ночью, при свете керосиновой лампы, и, хотя от бочек с соляркой и бензином пахло отнюдь не духами, ничто не помешало ему уснуть, чтобы утром встать с первыми лучами солнца, позавтракать и приготовиться к форсированию Чамлыка. Вскоре он быстро катил по направлению к Армавиру. Здесь степь вообще сделалась плоской, словно стол, но зато с высокой, по грудь, травой.

К вечеру второго дня он доехал до Кубани в её более верхнем течении и даже ахнул от удивления. Да, не зря он назвал в разговоре с Таней эту реку Великой Водой.

Кубань имела в ширину добрых полтора километра, и её правый берег был выше левого. Разглядывая его в бинокль, Митяй быстро нашёл место, где сможет выбраться из реки без особых помех. Думая, как ему поступить, он всё же решил махнуть на всё рукой и переплывать реку завтра, а потому стал готовиться к ночлегу и вскоре пожалел, что не опустил понтон и не поплыл на ту сторону. Не прошло и получаса, как к нему пожаловали гости. Хорошо, что слух и нюх у Крафта были не то что у него и пёс вовремя предупредил его своим лаем. А ещё хорошо, что Митяй в это время сидел в кабине, потому как только он завёл двигатель и включил фары, увидел в ярком свете толпу неандертальцев, надвигающихся на него с самыми что ни на есть серьёзными намерениями. Это были просто какие-то гномы в косматых шкурах. Невысокого роста, коренастые, но жутко широкоплечие, с длинными бородами и косматыми волосами. В руках они сжимали длинные копья с каменными наконечниками, здоровенные боевые дубины, совершенно не похожие на охотничье оружие, а некоторые раскручивали над головой что-то типа поплавков Боло, причём камешки к верёвкам у них были привязаны ещё те. Да и банда к нему подвалила немалая, рыл двадцать, не меньше.

Недружественно настроенные аборигены находились уже метрах в ста двадцати, и Митяй, громко посигналив им, тронулся с места и, круто забирая влево, поехал туда, откуда приехал. Мысленно прикинув, что ножки у них коротковаты для хороших бегунов, он отъехал от этих сердитых типов неприятной наружности километров на пятьдесят по своему собственному следу, остановился, развернулся и первым делом опустил понтон. После этого, хохоча во весь голос, Митяй поужинал и на этот раз решил спать прямо в кабине, сидя за рулём, наивно полагая, что уехал от неандертальцев на достаточно большое расстояние. Однако он совершенно не учёл звериной силы древних людей, их выносливости и упорства во время охоты. Жизнь ему спасли два обстоятельства: то, что с ним был Крафт, и то, что он спал сидя. Так что, когда пёс на рассвете, за полчаса до восхода солнца, громко залаял, Митяй мгновенно проснулся и, ещё толком не продрав глаза, завёл двигатель. Неандертальцы шли на него широкой цепью, словно каппелевцы на Василия Ивановича и Петьку, стремясь охватить его кругом. С криком: «Да какого хрена вам от меня надо?!» – Митяй выжал сцепление и помчался на этих коренастых типов в лобовую атаку.

Да, похоже, они не раз и не два охотились всем своим дружным коллективом на шерстистого носорога. Неандертальцы бодро разбежались в стороны, чтобы пропустить Шишигу, и, когда Митяй поехал в разрыв цепи, принялись швырять в неё копья. Незадачливый охотник за солью услышал несколько глухих ударов по будке, а затем громкие воинственные крики. Поглядев в зеркала заднего вида, он увидел, что, во-первых, неандертальцы бегут за ним с завидной прытью, а во-вторых, что в будке и, самое неприятное, в понтоне торчит несколько их копий, а точнее, целых семь штук. Видимо, именно поэтому они и побежали следом, полагая, что большой вонючий зверь смертельно ранен и уже вот-вот откинет колёса, а может быть, просто хотели, чтобы им отдали их копья, чай они немалой работы стоят. Митяю тотчас захотелось отъехать на пару километров, вылезти на крышу с «тигром» и перестрелять их всех до одного, а ещё он пожалел, что с ним нет «корда». Хотя, с другой стороны, ребята ведь просто решили поохотиться на Шишигу.

Парень быстро доехал до берега Кубани, остановился на берегу и вылез из Шишиги. Четыре неандертальских копья пробили дубовые досточки, что не страшно, а три пробили куда более толстые доски понтона, но и это было не смертельно, хотя Митяй и подивился чудовищной силе этих неказистых хлопцев и особенно их прыти. Он забрался в будку, втащил в неё примитивные копья с довольно острыми кремнёвыми наконечниками, они выглядели ничуть не хуже тех, которые изготавливали куда более продвинутые алары, выбросил их из машины и принялся осматривать повреждения, нанесённые понтонам, из которых он тоже повыдёргивал копья. Въезжать в воду так было смертельно опасно, а потому он достал паяльную лампу, короткие доски, гвозди, молоток, бадейку и мастику, сваренную на базе гудрона. С канифолью она сделалась куда более тугоплавкой, а тщательно просеянная зола придала ей большую прочность. Через полтора часа он наложил пластыри на все три дыры и стал думать, как бы ему насолить неандертальцам. В конце концов он поступил очень просто: раскалил паяльной лампой железку и выжег на каждом копье всё, что он думает о его хозяине. Причём исключительно одним только матом. Хотя читать те не умели, лейтенант запаса, верный себе, поквитался с обидчиками таким образом.

После этого Митяй составил копья в пирамиду и положил под него большой мешок с колбасой и овсяными лепёшками, а рядом с ним поставил четыре пятилитровые бутыли со сладким арбузным сиропом. Помимо этого он положил рядом с мешком четыре копья, четыре больших топора и четыре ножа, припрятанные от ведлы Танши. Наделил он их, раз уж попались на глаза, рыболовными крючками, железными скребками, небольшими хозяйственными ножами, стальными иглами и даже нитками, сложив всё в замшевый вещмешок. А чтобы неандертальцы знали, что Крейзи Шутер – это очень серьёзно и связываться с ним крайне опасно, присел и навалял возле пирамидки такую кучу, что ему и самому в это не сразу поверилось. Впрочем, со вчерашнего утра он ведь так ни разу и не сходил до ветра.