Провидение
Шрифт:
– Амин Дада?
– Да бросьте, это прозвище одной девицы из конторы. Черномазая, представляете? В общем, ужасная зануда, корчит из себя диктатора, потому что у нее, видите ли, распрекрасный диплом. Это она мне подсунула этого барбоса. Мне! Нет, я брежу… И кому теперь все это расхлебывать, а?
– Значит, это ее пес…
– Да не ЕЕ это пес: просто ей велели его выгулять. Но из-за макарона… Короче, я не собираюсь вам рассказывать всю мою жизнь, ладно? Надо вызвать «Скорую». Они вас отвезут в больницу.
Она раскрыла свой мобильный телефон.
– Не утруждайте себя,
– Вы в своем уме? Вы хоть понимаете, в каком вы состоянии?
О, еще как понимаю! Я вышел от Либби в хм… довольно странном одеянии под костюмом. Да, можно и так сказать. Будет чем насмешить всю больницу на десяток лет вперед. Велосипедист в сиреневых кальсонах до колен. В облипку, чуть ли не в презервативе. И так далее. Нет, это в самом деле невозможно показывать, у меня все-таки репутация. Я подберу то, что служило мне ногами, и постараюсь, чтобы моя интимная жизнь осталась таковой еще на некоторое время. Я уже не в том возрасте, чтобы давать студентам-медикам пищу для их анекдотов в Интернете. Так что «Скорая помощь» подождет.
До дома Либби всего пара шагов. Я всегда оставляю у нее несколько сменных костюмов, чтобы быть готовым к любой неожиданности. Мои раны выглядели серьезными, но я чувствовал себя еще достаточно в силах, чтобы повернуть назад и избавиться от свидетельства своей распущенности. Пускай зашивают уже потом.
Убедить блондинку оставить меня в покое оказалось не слишком трудно. Найдя мой недостающий ботинок, она для приличия понастаивала еще минуту, чтобы мне помочь. Потом сделала вид, будто поверила, что мне не так уж плохо, протянула свою визитку и исчезла вместе с Бобом.
Боль перешла на спину. Я подумал, что, наверное, это возраст сделал меня более уязвимым. Разве одинаково падают в двадцать пять и пятьдесят лет? Или, когда стареют, страдают сильнее? А может, это просто вопрос восприятия и внешних условий, привычки к комфорту.
Я позвонил на факультет и предупредил, что не приду. Затем взялся за велосипед, одной рукой за покореженный руль, а другой – за багажник. Странное ощущение: чувствовать физическую слабость и при этом такую решимость, сосредоточенность на цели, прямо-таки стальной интеллект.
Это ощущение частенько меня донимало: что бы ты сказала, Либби, окажись я в инвалидном кресле? Что бы сделала с нашей любовью? Двадцать лет разницы – не пустяк, да к тому же мужчина не так прочен, как женщина, быстрее портится, плачет при первом бобо.
Она терпеть не может, когда я заговариваю об этом. Пытается обратить все в шутку. Повернуть к юмору. К своему юмору.
– Если с тобой что-нибудь случится, будь хотя бы настолько элегантен, чтобы отбросить копыта.
– Согласен, но представь себе, что я выживу…
– Я и о себе-то с трудом забочусь.
Это и правда, и неправда. Правда, потому что она ничего не делает для себя. Неправда, потому что на все сто процентов поручает это другим. Я забочусь о ней. Друзья заботятся о ней: у нее есть свой маленький, бессменный и предупредительный двор, который выводит меня из себя. Она зачаровывает и меня, и их получше, чем змея из волшебной сказки. Кокетничает, мурлыкает, просит, требует. И все прибегают, со мной во главе. Каждую неделю я обнаруживаю у нее новые часики, новую картину на стене, старинную драгоценность. Она объясняет: часы подарил известный ювелир,
Часто меня это раздражает. Она смеется как избалованный ребенок – каковым и является.
– Ведь не будешь же ты портить себе кровь из-за интереса, который ко мне питают! Признайся, что ты этим, в сущности, гордишься.
Я задумываюсь. Это правда, мне нравится знать, что она нравится. Что она чарует. Что вокруг нее суетятся, угодничают, таращат восхищенные глаза. Потому что в конечном счете именно я сплю в постели этого чуда. И все-таки я почувствую себя лучше, когда наша любовь станет официальной: мне надоело просыпаться в одиночестве половину недели. Либби говорит, что хочет сохранить некоторую долю независимости и что две квартиры лучше, чем одна. Я подозреваю, что она окопалась за этим аргументом из-за того, что не хочет заурядной совместной жизни. С ней либо все, либо ничего. Ну что ж, Либби, я выбрал. Выбрал все: кольцо на пальце и оба наших имени на двери.
Скрючившись, я наконец кое-как доковылял до ее дома. Рука привратницы раздвинула кружевные занавески. «О, господин Том», – смог я прочитать по ее губам. Открывая дверь, она казалась искренне огорченной.
– Мне так жаль, господин Том.
– Ничего серьезного, все обойдется.
– О, нет, не думаю, вам будет больно.
– Ну, я еще не при смерти, госпожа Альмейда!
Она бегло перекрестилась. Как раз тогда-то я и начал сомневаться. Смутное ощущение, не более того.
– Не могли бы вы заняться велосипедом… Он сейчас годен только на выброс. Ах да, и будьте так любезны, вызовите мне такси через десять минут. Я переоденусь и поеду в больницу. Заслужил право на несколько швов.
Она одобрительно кивнула, но по ее отведенным глазам я почувствовал, что ей не по себе. Исчезла в своей каморке раньше, чем я ступил ногой в кабину лифта.
Как было вообразить?
Я тихонько всунул ключ в замочную скважину: Либби могла снова заснуть. Потом мне хватило одного шага. Я тотчас же заметил большую сумку, стоящую на столе в гостиной, откуда высовывались белая блузка и незнакомый мне светло-серый летний свитер. Мобильный телефон тоже не принадлежал ни мне, ни Либби. И эта короткая приталенная курточка, аккуратно повешенная на спинку стула. И эта красная пачка сигарет «Ротманс». Чьи-то незнакомые ключи от машины.
Из-за приоткрытой двери спальни доносились легкие стоны. Я подошел поближе: они обе были нагие – два смуглых тела, короткие волосы, двадцать переплетенных пальцев и губы, еще красные от укусов.
Мой желудок перевернулся.
– Вот черт, – сказала Алина, нахмурившись. – Это что за ерунда?
– Мне тоже любопытно было бы узнать, – пробормотала Либби холодно, уставившись на мои разодранные одежки.
Я вдохнул поглубже. Не отвечать слишком поспешно. Хранить спокойствие, по крайней мере, попытаться.