Провокатор
Шрифт:
— Дело затеваю в Москве, большое, для него продовольствие нужно. На перекупов надежды нет, в любой момент могут цены вздуть или продать на сторону.
— Так купи землицу да и дело с концом!
— Я американец, мне не продадут, нельзя. Вот и приходится придумывать, как вывернуться. Артель же — нам всем выгода. Вам жизнь без долгов, мне поставки продовольствия.
— Хм… а барин что скажет, его же землю арендуем? — продолжал выискивать подводные камни Павел.
— Николай Карлович? Говорил с ним, он мешать не будет, напротив, если у нас получится, он такие артели у себя будет делать — своих путейцев кормить.
С фон Мекком я действительно советовался про кооператив, как только стало ясно, что земля вокруг Кузякино —
Два штофа мы с мужиками таки усидели и даже закончили пением песен, к неодобрению тетки. Но до этого успели договорится о том, чтобы к декабрьскому сходу, на котором опять должны переделить землю, подговорить “годных” мужиков и выступить сообща. Главное было сохранить замысел в тайне, чтобы не всполошить кулаков.
В целом — порешили к общему удовольствию.
После кузякинцев собрались и мы, под ворчание тетки что натащили сапогами, неделю не отмыть, но после расчета, когда я к невеликой сумме добавил сверху рубль, нас даже пригласили заезжать еще.
В Москве же меня ждало письмо от Эйнштейна, в котором Альберт доложил об успехах и просил разрешения издавать мини-бюллетень с нашими патентами для рассылки. Подумав, я отписал ему, что лучше в каждое письмо потенциальным интересантам вкладывать листовку-каталог — расходы вообще копеечные, а выхлоп может быть очень неплохой, тем паче, что таких листовок можно вкладывать несколько. Глядишь, кое-какие фирмы и поработают забесплатно нашими агентами-распространителями — раздадут коллегам или знакомым.
Зима 1898
Щукин, с которым мы поддерживали контакт после знакомства в поезде и даже пару-тройку раз обедали, прислал билет в театр. К нему прилагалась записка, в которой Гриша меня прямо-таки заклинал “непременно быть” и что в театре сада “Эрмитаж” нас ожидает некое феерическое событие и вообще будет весь культурный бомонд Первопрестольной. Так что несмотря на скепсис по отношению к сценическому искусству вообще и тем более к таковому конца XIX века, декабрьским вечером я отложил в сторону френч и обрядился в цивильный костюм, скроенный более-менее по моим лекалам, то есть несколько более удобный, чем прочие. Галстук, пальто, шапка — и в путь, по выработавшейся привычке все перемещения внутри Садового кольца я делал пешком. По дороге я вспоминал все, что знал о современном театре и надо сказать, что знаний было мало. Где-то краешком проскочила мысль, что как раз сейчас Станиславский создает МХАТ, потом я все-таки сообразил, что прогремевший осенью в Москве спектакль “Царь Федор Иоаннович” был как раз первым спектаклем этого самого “академического”, то есть Художественный театр уже существует. Странно, что Гриша не позвал меня туда — это был один из столпов “культурного проекта”, за который рьяно взялось продвинутое московское купечество. Впрочем, как оказалось, именно туда он меня и позвал, на тумбах в саду висели афиши, на которых было сообщено, что Московский Общедоступно-художественный театр дает нынче премьеру пьесы Чехова “Чайка”, поставленную самолично Немировичем-Данченко и Станиславским, заодно играющим роль Тригорина. Среди прочих исполнителей были указаны Ольга Книппер, это, насколько я помню, жена Чехова и некий Всеволод Мейерхольд — неужто тот самый? Он же вроде помоложе или я что-то путаю?
В ложе мы обнялись и по московской
Собственно спектакль произвел на меня вполне приятное впечатление (да-да, я знаю, что мои современники-театралы отдали бы душу за то, чтобы посмотреть на стартап Станиславского, но я технарь-сухарь). Не было, слава богу, заламывания рук, завываний и прочего нелепого пафоса, на который я успел наглядеться в прежние походы в театр с Варварой. Но больше всего мне запала в душу новизна декораций — казалось, даже в нашей ложе можно было унюхать запах свежей краски.
После закрытия занавеса я уже намылился домой и спать, но у Гриши были на меня другие планы — как оказалось, нас по случаю премьеры ждал еще и банкет в ресторане “Эрмитаж” товарищества того самого Оливье, излюбленном месте торгово-промышленных тузов и ведущих актеров. Несмотря на одноименность с садом, находился он не в Каретном Ряду, а вовсе даже на Трубной площади.
В одном из залов, отделанном резными деревянными колоннами и шелковыми панелями, был накрыт стол для всей невеликой труппы и гостей. Гриша представил меня и Станиславскому, и Морозову, и Ольге Книппер — как оказалось, инженер Скамов успел стать довольно популярной личностью, все меня знали и через одного интересовались кто “Инженерным кварталом”, кто изобретательством. Группу дам и барышень во главе с Марией Андреевой, симпатичной брюнеткой с живыми глазами, (будущим членом РСДРП и будущей женой Максима Горького, на минуточку), весьма интересовали обстоятельства моей личной жизни. Узнав, что я свободен, они даже как-то подобрались и взяли меня под плотную опеку, закрутив такую волну флирта, что устоять в этом цветнике было трудно. Еще бы, Алле Назимовой было едва-едва двадцать лет, Сонечке Халютиной двадцать пять, но и тридцатилетняя Андреева была чудо как хороша и не отходила от меня ни на шаг. Честно говоря, мне такое внимание нравилось, скорее всего, из-за некого комплекса развившегося помимо моей воли, после побега моей пассии. И вообще…
Но всеобщее женское внимание не помешало почувствовать, как мне в спину уперся тяжелый взгляд. Слегка напрягшись, я выскользнул из захвата державших меня за обе руки барышень и обернулся, чтобы встретится нос к носу с Морозовым.
— А скажите, Михал Дмитриевич… — ворчливо поинтересовался промышленник, — ваши изобретения… так? Среди них есть что-либо подходящее к текстильному производству… так?
Я слегка озадачился. Вот так с места? Нда, а здесь, похоже, тоже принято решать деловые проблемы в неформальной обстановке… или Савва Тимофеевич решил меня спасти из женских сетей? Или… вот я болван!!! У него же роман с Андреевой, а я, дурак, на ее заигрывания отвечал! Ясное дело, будет он мне спину взглядом сверлить. Так, разворачиваемся и переходим к деловым вопросам — вот уж нафиг не надо даже из-за такой женщины, как Андреева, ссориться с Морозовым.
— Савва Тимофеевич, я больше по части широпотре… — мысленно чертыхнувшись, я спешно поправился, — по части всяких бытовых вещей, ручек там, скрепок, чертежного инструмента или ножничек-пилочек для ногтей.
— А как же ваша перемычка, так? Или путеукладчик с автосцепкой? — Морозов вздернул бровь.
Ого, а он довольно глубоко в курсе, или это моя неожиданная популярность оказалась столь широка?
— Это все знакомство с Василием Петровичем Собко, он меня с пути истинного сбил.