Проза на салфетках
Шрифт:
– Господа, – начала она заплетающимся языком. – Я не понимаю, как вы терпите эту мразь – Иванцову? Эту лживую подлую мразь! Да она же… Ей не место среди приличных людей. Она потеряла честь ещё в тринадцать лет.
Я больше никому об этом не рассказывала – только ей. Тогда она меня утешала, говорила: "Ты не виновата. Такое могло произойти с любой". Могло. Хотя всё-таки мне следовало тогда послушаться родителей и не гулять по парку одной. Мне тогда повезло – Словарёв из одиннадцатого "А" не успел снасильничать. Папа увидел – врезал ему как следует. Заявляли куда надо, но, как известно,
После этого в школе начали надо мной смеяться, показывать пальцем. Соседки шушукались: сама, небось, бедного парня провоцировала, известно, что поведение мужчин зависит от женщины. А мне и самой было стыдно.
Гости таращились на сцену в недоумении. Быстрее всех сориентировался Аргентинский. Поднялся, начал что-то ей говорить. Видимо, советовал успокоиться, выйти проветриться, потому что Галка вдруг как заорёт на весь зал:
– Это я перебрала? Да я трезвее вас всех, уроды!
Именинница, наконец, пришедшая в себя, тоже попыталась её усовестить:
– Галь, прекрати! Сядь на место – не позорься!
– Это ты позоришься! Ты! Пригласила эту бесстыжую девку, а теперь почему-то не хватает духу сказать ей, чтобы убиралась! Вот чего стоит твоя принципиальность!
Другие гости, оправившись от изумления, поддержали именинницу, за что и получили по полной. Каждому Галка дала понять, какая он сволочь безнравственная, и какое суровое наказание Господне ждёт его за попрание норм морали. Ей вторил подбежавший на подмогу Чистяков.
– Ноги моей здесь больше не будет! – крикнула Галка на прощание и, пьяно покачиваясь, сошла со сцены.
Чистяков заботливо поддерживал подругу:
– Пойдём, Галюш, эти психи тебя недостойны!
Сколько лет я боялась, что люди узнают о моём позоре. А тут вдруг с удивлением поймала себя на том, что мне не стыдно. Уже не стыдно. Развратная, значит? Бесстыжая? Ну хорошо, держитесь все!
Я быстренько забралась на сцену.
– Ну что, господа? – спросила как можно более вызывающе. Что ж, эпатаж так эпатаж! – Кто за то, чтобы я ушла?
Ни одной поднятой руки.
– В таком случае, поздравляю тебя, Леночка! С юбилеем! Желаю всего-всего самого наилучшего. Здоровья, счастья, успехов и всего того, чего ты сама себе пожелаешь!
– Спасибо, Любик!
– Надеюсь, что тот факт, что в тринадцать лет меня чуть не изнасиловали, не затруднит исполнения добрых пожеланий.
– Не бери в голову. С кем не бывает?
Когда я спустилась со сцены, другие гости тоже стали уверять меня, что я ни в чём не виновата.
– А на Галку не обращай внимания. Совсем девчонка того. Одну старушку чуть до инфаркта не довела – пожелала, чтобы её внук стал наркоманом и умер от передозировки.
– А этот друг её – Валерка Чистяков – хочет себе место в Союзе художников, вот и вертится около неё.
Я не знаю, насколько неискренен её друг, и в самом ли деле Галка пожелала смерти внуку той бабульки, или просто та неправильно поняла, но честно сказать, мне было это безразлично. Того, что я увидела, оказалось достаточно. Я вдруг поняла, что ни о чём
***
Говорят, если ты что-то теряешь, непременно что-то и обретёшь. А что я, если разобраться, потеряла? Подругу, готовую оговаривать и предавать бывших друзей? Конечно, будь она трезвой, она бы, может, так не поступила. Но как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Нет, Галка, художница, ты может, и от Бога, но от таких друзей избави Бог! А Он вроде бы уже меня избавил. Так о чём сожалеть?
Можно было бы, конечно, жалеть о том, что когда-то имела глупость, польстившись на её картины, назвать такого человека подругой. Но если бы мы никогда не дружили, то и не поругались бы. Добилась бы я тогда успехов в творчестве? Обрела бы хорошего приятеля – такого, как Алексеев? И главное, встретила бы Влада?
Влад… Какой же он всё-таки классный! Вроде бы с виду не красавец – обычный парень. Но отчего же, когда он рядом, кажется, что и солнце светит ярче, и травка становится зеленее, и птички поют звонче? И похоже, я ему тоже не безразлична…
В марсианском аду
Разряд тока. Эрна подпрыгнула от боли. Люди в формах Земной Федерации захохотали:
– Танцуй! Танцуй!
И снова перед лицом оказался лист бумаги – добровольное признание в терроризме. Федералы грозят, что если она не подпишет, Хельдара закопают живьём. Они могут…
Снова удар током. Раскатистый хохот… Выстрелы. Раненые спецназовцы один за другим падают на пол.
– Серёга, ты…, – прошептал один, прежде чем затихнуть.
Молодой человек, которого назвали Серёгой, опустил автомат, двинулся к стулу, на котором сидела Эрна, и нажал пару кнопок. Железные клешни, сковывающие руки, разжались, отпуская пленницу.
– Бежим!
– А Хельдар?
Сергей устремился на задний двор базы, открыл люк, в котором сидел мужчина. Вдвоём с Эрной они выволокли его наружу.
– Родственники есть?
– Да, на севере, – ответил Хельдар.
– Летите к ним и не высовывайтесь…
– Но дома Элиде…
– Значит, так – сейчас в деревню, берёте ребёнка и улетаем. Всё ясно?
Хельдар и Эрна молча кивнули.
***
Элиде ещё раз тщательно проверила витализатор. Всё на месте. На койке, опутанное проводами, лежало тело Сергея. Сколько она обивала пороги госучреждений, чтобы его достали из-под снегов. Даже в общественные организации обращалась. И вот, наконец, тело перед ней. И прекрасно сохранилось, что неудивительно. Всё-таки двадцать лет в ледяном панцире…
Девушка хорошо помнила тот день, когда во дворе дома приземлился военный аэробус, и оттуда вышли родители, а с ними – молодой человек в форме спецназовца. Её, испуганную шестилетнюю девочку, быстренько схватили за руки и завели вовнутрь. Только успели это сделать, как раздались выстрелы. Спецназовец упал на красный песок. Тогда отец велел матери заводить мотор, а сам затащил раненого вовнутрь и закрыл люк.
Помнила Элиде и сам полёт, как снизу с бешеной скоростью проплывали пески, горы, каньоны. Вслед неслась канонада выстрелов. Сергей стонал, просил выпустить его наружу.