Прозрачный
Шрифт:
Иногда, правда, мог ненадолго замолчать и уйти в себя, хотя с кем не бывает, казалось бы. Однако, это были предпосылки к болезни, он никогда не открывал душу никому и о визитах к врачу не рассказывал. Хотя моя бабушка пыталась поднимать эту тему за семейным столом, но он резко обрывал ее, иногда даже вставал и уходил. Мне был год, когда у отца случился критический момент, после которого он уже попал в больницу.
Предприятие, на котором он работал, изготавливало насосы, двигатели и полный комплект оборудования для атомной энергетики. Отец работал в отделе автоматики. Они делали датчики температуры, скорости, мощности для управления
После аварии на электростанции начали трясти все атомное производство, имеющее какое-то отношение к злосчастной АЭС. Не смотря на то, что вина была доказана, и никакого отношение к их предприятию и оборудованию не имело, ряды сотрудников и особенно руководителей хорошенько почистили. Отец занимал на то момент должность руководителя отдела. Кто-то под него копал и тут нашелся повод, чтобы его сместить: неправильное оформление документов на аппаратуру, которая была поставлена на злополучную станцию.
Пока была шумиха вокруг атомной энергетики, новую работу найти не получалось, боялись брать специалистов, которые трудились в этой области. Отец был сломлен, его расстроило неприятное увольнение, он знал, благодаря кому это произошло, и кто потом встал на его должность. Друзья помогли ему устроиться в небольшое КБ, где разрабатывали электрику для вентиляции. Но все равно в глазах отца что-то погасло.
Он продолжал бредить аварией на ЧАЭС, изучать этот инцидент, даже хотел отправиться волонтером на ликвидацию, мать едва его отговорила. Потом он начал замыкаться в себе, у него появились голоса в голове.
Работать он уже не мог, лекарства и болезнь делали его не способным заниматься инженерной деятельностью, руки тряслись, голова кружилась, появлялся бред. После увольнения со второй работы, его пришлось переводить в больницу. Оттуда он уже не вернулся. Мне было 3 года, когда его не стало. С тех пор мама не улыбалась, как говорили ее подруги.
Мама продолжала работать в книжном магазине до тех пор, пока страна не развалилась. Потом их магазин закрылся, и вся команда продавцов перешла на книжную ярмарку «Крупская». Я всегда был предоставлен сам себе. Мама не успевала мною заниматься, да и не хотела. Я напоминал ей об отце, она расстраивалась и часто плакала вечерами, гладя меня по голове.
Ее родители перестали с нами общаться, после того, как узнали, что мой папа болен. Они обвинили маму в том, что вышла замуж за неполноценного, что и ребенок будет таким, что их чистокровная прибалтийская семья такого не потерпит, и забыли про наше существование. Мама пыталась общаться, звонить по праздникам, даже заезжать, они на порог не пускали, трубки вешали, услышав голос.
Очень поддерживала бабушка по папиной линии, всячески помогала и деньгами и вниманием, но потом ее не стало, она скоропостижно скончалась от сердечного приступа. Наследство ушло в никуда, кто-то постарался украсть все документы на квартиру и другое имущество, нам только показали договор купли-продажи какой-то подставной фирме еще при жизни бабушки. Законность бумаг была сомнительной, но лица владельцев тоже, мама не стала связываться, боялась потерять еще и наше, последнее пристанище – папину однокомнатную, в которой мы по сей день обитаем.
Отца я почти не помню, остались лишь очень смутные обрывочные воспоминания о человеке с взъерошенными волосами и беспокойным взглядом, смотревшим
Не могу сказать, что остро чувствовал нехватку родительского внимания, хотя мама почти все время была на работе. Мне вполне хватало общения со своими сверстниками в садике, потом в гимназии и спортивной школе. По вечерам я постоянно гулял с друзьями, сидел у кого-то дома или собирал приятелей у себя. Когда ты ребенок, все легко, просто и интересно, каждый день – целое маленькое приключение, даже когда остаешься один с игрушками.
На выходных мама чаще всего работала, денег платили мало, иногда задерживали сильно, дополнительные смены помогали сводить концы с концами. Очень редко мы куда-нибудь ходили, в цирк или на детский спектакль. Это для меня было большим праздником, мне было приятно проводить время с мамой. Но я чувствовал, что она несколько чурается меня, толи ей больно быть со мной, то ли боится за мое будущее. Раз в три месяца она водила меня к детскому психиатру, как-то тайком, неофициально, обходя запись, регистрацию медкнижки и прочие поликлинические формальности. Платила ему деньги напрямую, потом они говорили полушепотом, все записи делались в простую тетрадку, которую мама носила с собой.
Перед такими приемами мама было особенно нервной и настороженной, на лице застывало выражение сосредоточенности и строгости, в глазах грустный блеск. Выходя из кабинета врача, она немного оживала, напряжение уходило, и даже появлялось легкое подобие улыбки.
Я уже тогда понимал, что речь ведется обо мне и это как-то связано со здоровьем моего отца, хотя больше времени я проводил в коридоре, пока мама с врачом беседовали, я не должен был слушать о чем. Не могу сказать, что я был угрюмым ребенком, что у меня были какие-то проблемы со здоровье или со сверстниками. Я чувствовал себя хорошо, мне было весело и интересно жить, ходить в школу, ездить на футбол.
Тренировки у меня были три раза в неделю, в понедельник в среду и в субботу. Из года в год график не менялся, только в летние каникулы на месяц занятия прекращались. Тренер был человеком очень ответственным, даже, когда задерживали зарплату, он и виду не показывал.
Ровно три часа занятий, с четырех до семи, очень ругал за опоздания, иногда не пускал, когда видел, что нет уважительной причины для задержки. Мы всегда с удовольствием приходили на тренировки, он умел их проводить, так, чтобы всем было интересно, и мы лучше концентрировались на игре, погружаясь в его стратегию, прислушиваясь к советам и рекомендациям.
Если кто-то не успевал, показывал слабый результат, не укладывался в нормативы по разминке, он не отчитывал, не обижал и не давил на ребенка, иногда подшучивал и острил, но абсолютно безобидно, даже наоборот это подбадривало и вызывало стремление к лучшему.
Мы часто выигрывали на районных и городских соревнованиях. Хотя их проводили в те времена крайне редко, финансирования порой не было вовсе, многие учителя уходили, спортивные школы работали в пол силы, иногда даже вовсе закрывались. Приходилось ездить на трамвае несколько остановок, чтобы успевать на тренировки. Для меня это были самые счастливые дни. Когда болел, я постоянно вспоминал о том, как там было хорошо.