Прусский террор
Шрифт:
— А я всегда думала, что ты меня называешь Дианой Верном.
— Да, тебя, ты разве не узнала себя в моем портрете?
— Честное слово, нет! Меньше всего я думала о себе. Я же мягкая, спокойная, ровная. Я люблю путешествовать. Но где я побывала? В Париже, в Берлине, в Вене и в Лондоне. Вот и все. Я люблю лошадей, но никогда на них не садилась, кроме как на мою бедную маленькую Гретхен.
— Которая два раза тебя чуть не убила!
— Бедное животное! Это я ошиблась. Что касается пешей охоты, то я никогда не
— Да, но кто во всем этом тебе препятствовал? Бабушка! Если бы тебе только дать волю…
— О! Признаюсь, должно быть, очень приятно галопом нестись навстречу ветру, чувствовать, как он вьется у тебя в волосах. В скорости есть свое особое удовольствие, ощущение жизни, и такого ни в чем другом не находишь.
— Короче говоря, ты хотела бы делать все то, чего ты не делаешь?
— О! Признаюсь, да!
— С господином Бенедиктом?
— С господином Бенедиктом? Почему же с ним скорее, чем с другим?
— Да потому что он приятней многих.
— Не нахожу.
— Правда?
— Да.
— Как! Если среди всех мужчин, что я знаю, тебе позволили бы выбрать мужа, ты не выбрала бы господина Тюрпена?
— Да у меня бы и мысли такой не возникло.
— Ну, погоди, ты знаешь, сестричка, что у меня трезвый ум, и я люблю во всем отдавать себе отчет. Как же так получается, что молодой человек, красивый, богатый, талантливый, мужественный, к тому же фантазер, тебе не правится, и в особенности если у него имеется часть достоинств и недостатков, составляющих основу твоего собственного характера?
— Что тебе ответить? Не знаю. Я не анализирую своих чувств. Такой-то мне приятен, такой-то безразличен, и такой-то просто противен.
— По крайней мере, ты не относишь господина Тюрпена к разряду противных, надеюсь?
— Нет, но к разряду безразличных.
— Но, наконец, как и почему он тебе безразличен?
— Господин Бенедикт — среднего роста, а я люблю мужчин высоких; он блондин, а я люблю, чтобы мужчина был брюнет; он легкомыслен, а я люблю мужчин серьезных. Он дерзкий смельчак и постоянно разъезжает по всему свету. Он будет мужем всех других женщин и не станет даже любовником своей собственной жены.
— Но подумаем вместе: чтобы тебе понравиться, каким же надо быть?
— Полной противоположностью господину Бенедикту.
— Итак, высокого роста?
— Да.
— Брюнет?
— Брюнет или шатен.
— Степенный?
— Степенный или, по крайней мере, серьезный. Наконец, смелый, домоседный, верный.
— Хорошо, но, знаешь ли, это же вылитый портрет моего друга капитана Карла фон Фрейберга.
Яркая краска залила лицо Елены; она сделала быстрое движение, чтобы встать и выйти.
Несмотря на ранение, Фридрих удержал ее за руку и снова усадил.
Затем, при первых лучах дневного света, скользнувшего
— Хорошо, да, — сказала она, — но никто этого не знает, кроме тебя.
— Даже он сам?
— Он, может быть, догадывается.
— Хорошо, сестричка моя, — сказал Фридрих, — во всем лом я не вижу большой беды. Наклонись, обними меня, и мы поговорим об этом потом.
— Но как же получается, — вскричала Елена с обидой, — тебе ничего не говорят, но ты знаешь все, что тебе хочется знать?
— Да ведь сквозь хрусталь все видно, пока он остается чист! Дорогая моя Елена! Карл фон Фрейберг — мой друг, у него есть все качества, которые я мог бы пожелать себе иметь в свояке и которые ты могла бы захотеть найти в муже. Если он тебя любит, как ты его, верно, любишь, не нижу больших трудностей для того, чтобы ты стала его женой.
— Ах! Дорогой мой Фридрих, — сказала Елена, качая своей прелестной головой из стороны в сторону, — я слышала от одной француженки, что замужества, не вызывающие трудностей, не складываются.
И Елена ушла к себе в комнату, чтобы, конечно же, помечтать о трудностях, которые судьба могла бы наслать на ее замужество.
XVII. ГРАФ КАРЛ ФОН ФРЕЙБЕРГ
Когда-то прежде существовала Австрийская империя, которая при Карле V недолгое время господствовала над Европой и над Америкой, над Восточной Индией и над Западной Индией.
С высоты Далматских гор она смотрела, как вставало солнце, с высоты Андийских Кордильер она взирала, как солнце садилось. Когда его последний луч исчезал на западе, его первый луч загорался на востоке.
Эта империя была больше империи Александра Македонского, больше империи Августа, больше империи Карла Великого.
И эта империя растаяла в руках прожорливого времени. Франция оказалась грозным воином, сумевшим часть за частью сбросить доспехи с колосса.
Себе самой она взяла у нее Фландрию, герцогство Бар, Бургундию, Эльзас и Лотарингию.
Для внука короля Людовика XIV она взяла у нос Испанию, обе Индии и острона.
Для сына короля Филиппа V она взяла у нес Неаполь и Сицилию.
Она взяла у нее Нидерланды, чтобы из них сделать дна отдельных королевства — Бельгию и Голландию.
Наконец, она взяла у нее Ломбардию и Венецию, чтобы отдать их Италии.
Сегодня пределы этой империи, внутри которых три века тому назад солнце не исчезало с наступлением ночи, таковы: на западе — Тироль, на востоке — Молдавия, на севере — Пруссия, на юге — Турция.
Нет человека, который бы не знал, что Австрии как таковой просто нет, а есть герцогство Австрийское со столицей Веной, и включает оно в себя девять-десять миллионов австрийцев.