Прячем лица в дыме

Николаева Лина

— Нет, я с запасом попросил. Спасибо, — он взял пачку с купюрами по пять тысяч линиров — их пустили в оборот меньше года назад. Такая тонкая, что и не верилось, здесь — почти годовая зарплата обычного рабочего Тьянтала. И шанс сравнять силы с Ризаром, хотя бы чуть-чуть.

Найдер поднялся с места, не опуская револьвера.

— А теперь ты проводишь меня до двери, и я уйду. Пойдёшь впереди. Если выйдет Энгрин или кто-то из слуг, ты скажешь, что «сама выпроводишь оша», ясно? И не убирай своё пренебрежение с лица, а то будет подозрительно.

Скривив губы,

мать вышла, Найдер, опустив револьвер, следом. Он не мог отвести взгляда от её затылка с чёрными, почти как у оша, волосами, и пальцы всё сильнее сжимались вокруг трости.

Ни на лестнице, ни в коридоре никого не было. Найдер замер на пороге и посмотрел кионке в глаза. С губ рвалось язвительное: «Спасибо, мама» — но он сказал. Ненужно. Бессмысленно. Это тоже не настоящие, стоящие слова — те же пустые скорлупки.

Он зашагал по саду, тяжело опираясь на трость. Хотелось стремительно пронестись по дорожке, скорее скрыться, но чертова нога опять подводила. Вдруг перед глазами что-то мелькнуло, затем грудь сдавило, локти оказались прижаты к туловищу, и Найдер рухнул, ударившись челюстью о садовую дорожку.

— Бери, — услышал он голос матери, затем его поволокли по земле.

Оша поднял голову, попытался выгнуться, но сильные руки тянули верёвку всё ближе, пока он не оказался у лестницы, перед матерью и Энгрином.

— Вот и всё, что мне дали оша, — она грустно улыбнулась.

Мать просто набросила на него аркан подобно тому, как в племени бросают его на шею лошадям и быкам. Лицо Найдера исказилось от обиды, от отчаяния, и он даже позволил Дайту схватить себя, но затем резко дёрнулся и плюнул ему в лицо.

— Чертов оша, — прошипел Энгрин, утираясь тыльной стороной запястья, и так стянул верёвку, что дыхание перехватило.

— Всё-таки мне пора забрать то, что должно быть моим, — сказала мать.

Мужчина толкнул его в дом, и всего на секунду, на какую-то чертову секунду, Найдер оказался перед ней и поймал её взгляд. Он был холодным, равнодушным — она смотрела на чужого человека.

— Попробуй, — прорычал оша, а затем упал на пол, и по рёбрам пришёлся крепкий удар ботинком.

Нет уж. Слабая попытка, слишком слабая.

29. Совесть умирает первой

Через светлые обои тянулся узор из тонких тёмных полос. Маленькая комната напоминала птичью клетку, и Рене казалось, что дверь этой клетки она закрыла сама.

Окна не было, нортийка не могла сказать, сколько времени прошло, как её оставили здесь — вроде бы. день или полтора. Из посетителей за это время был только вихрастый мальчишка, кинувшей ей буханку хлеба, как животному, и быстро убежавший.

А может, так и было? Рена отчётливо, в мельчайших деталях помнила, как голова Трики лопнула, будто кожура у переспевшего плода. И снова она видела серые мозги, кровь и что-то белёсое, и чувствовала запах горелого мяса. Как тогда, три с половиной года назад.

Разум пытался шептать, что она должна была попытаться защитить друзей, даже если и такой ценой, а совесть ехидно скалилась и напоминала о данном себе обещании. Обо всех

обещаниях, несдержанных.

Девушка легла на кровать и свесила с неё руку. От матраса пахло затхлостью, да и вся комната больше напоминала сырое подвальное помещение, просто переделанное под жилое. Может, это действительно было так. Рена не помнила, как они здесь оказались, куда их привела. Даже не помнила, что стало с другими. Тогда, в Доме переговоров, Ризар схватил её, потом по голове пришёлся удар — очнулась она уже в этой клетке. И стучи-не стучи — никто не откроет.

Однако если Ризар не убил сразу, значит, у него есть цель. Вопрос лишь какой — шантажировать Раза и Найдера? А может, испытывать лекарство Лаэрта?

Проклятое дело, как сказал бы Раз. Или чертово — так бы высказался Найдер.

Интересно, они смогли уйти? Если да, то что они?.. Рена боялась предположить. Хотелось верить, что слова друзей не пустышка, они помогут. Но у Ризара была магия, а скоро её станет ещё больше, были люди, миллионы и уверенность в правоте своего дела. А что оставалось у них? Тем более, оба парня дрогнули. Раз был готов предать общее дело ради брата. Найдер… И Найдер тоже. Так в кого верить сейчас?

Перевернувшись на спину, Рена уставилась в потемневший потолок. Может, прошло ещё не так много времени — день или два из десятка или даже сотни последующих дней в заточении, но в свободу не верилось уже сейчас.

А ведь надо бы! Рена представила, как Найдер ворчит: «Ну да, давай, устрой тут плачь и сдайся раньше времени». Или как Раз с равнодушным лицом говорит простое: «Мы справимся».

Сев, Рена уже в сотый, наверное, даже в тысячный раз оглядела в комнату. Пустая стена слева. Пустая стена справа. Пустая стена позади и спереди. Ничего, ровным счетом ничего здесь не было, что могло бы помочь сбежать. И даже шпильки в волосах не оказалось, чтобы попробовать взломать замок.

Но ещё оставалась её силы. Однако что делать с ними, Рена совершенно не знала. «Ты — свет», — эту уверенную, настойчивую мысль учителя внушали на протяжении трёх лет. Так внушали, что она и сама поверила в это, и начала свысока глядеть по сторонам, и презрительно хмурить брови. Ну как же, она — свет, она сильнее других, и ей выбирать, кому помочь.

Да только не было никакой помощи ни от ордена, ни от неё. Лишь огромное количество притворства, жеманничества и хитрости. И если даже «свет» не такой уж светлый в этом мире, то за что стоит держаться?

Рена знала, что своим отношением к Разу, к Найдеру, к тому, как пыталась вытащить их, помочь, оправдать, не спросив, нужно ли им это, она хотела скрыть свои собственные грехи. Хотела, заботясь о других, убежать от себя самой. Не получилось. Правда всё равно стала видна. И раз так, то… То что, Рена не знала.

И даже сейчас она больше всего страдала не из-за заточения, не из-за опасности, а из-за того, что осталась наедине с собой. Истина ведь была проста — беги-не беги, а везде с собой берёшь себя. И что толку мечтать о путешествиях, о новой жизни, если так и не нашлось сил разобраться со старой?