Прямое попадание
Шрифт:
Майборода на мгновение нахмурился — это имя ему было уже знакомо, таким именем должна была называться на этом аэродроме девушка, с которой намеревался познакомиться Виктор Башенин. как сам он, в свою очередь, намеревался познакомиться с тихоней Сониной. Уж не она ли эта самая Настя — Анастасия и есть, что-то уж слишком подозрительно она походит как раз на ту Настю, на которой остановил свой выбор его друг. Тут все удивительно совпадало, если, конечно, верить описаниям девчат: и рост, и глаза, и эта сдержанность в движениях, а теперь вот еще имя. Не могло же быть на аэродроме двух Насть с абсолютно одинаковой внешностью. Правда, фамилии той, первой Насти, он не знал, фамилия ее вчера не называлась, называлось только имя, и поэтому насторожившую его мысль он тут же отогнал как нелепую и в свою очередь тоже счел нужным назвать себя:
— Лейтенант Майборода. Звать Василием. С Виктором
— Значит, живы? — встрепенулась Настя — она готовилась к худшему.
— Живы, понятно, раз выбросились, — не очень-то уверенно подтвердил Майборода, кося глазами на остальных летчиков и как бы призывая их на помощь. — Повторяю, сам-то я не видел, видели ребята. Вот Константин видел, — кивнул он в сторону низкорослого летчика в брезентовых сапогах, стоявшего с сумрачным видом возле окна и не сводившего все это время с Насти грустного взгляда. — Многие видели. А вот приземлились ли, никто сказать не может. Далековато было, да и зенитки продолжали лупить по нам и в хвост и в гриву. Но приземлились, конечно, не могли не приземлиться, раз выбросились…
У Насти отлегло от сердца. Но не совсем: Настя не была уж такой наивной, чтобы не понимать, что выброситься над территорией врага из горящего самолета-одно, а в живых остаться — другое, У нее даже нервно дрогнули веки, когда она после слов Майбороды вдруг представила себе, что во время приземления тот же лейтенант Башенин мог запросто сломать себе ногу, руку или, того хуже, угодить в лапы гитлеровцам. А пожар в самолете? Разве Башенин не мог еще тогда, в горящем самолете, обгореть до костей или быть раненым? Кто тогда с уверенностью мог сказать, что он покинул самолет не последним усилием воли и парашют доставил на землю не мертвое тело, а живого человека? И только подумала об этом, обожгла новая мысль: почему же тогда летчики не подождали до последнего, чтобы своими глазами убедиться, чем там у них, этих трех несчастных, кончилось, как они достигли земли, благополучно или нет? Разве не могли они сделать над ними круг и, убедившись, что у них там все более или менее в порядке, помахать на прощанье крыльями, чтобы поддержать дух, как это иногда, она знала, делалось на фронте в подобных случаях? Вот эта мысль, хотя она в отличие от первой как раз и была наивной, и заставила Настю посмотреть на Майбороду и его товарищей уже не растерянно и виновато, а с непроизвольным укором. И летчики, за исключением Майбороды, который опять был вынужден склониться над заскулившим кутенком, почувствовали этот ее немой укор, правда, истолковав его несколько по-своему, Они вдруг обступили Настю со всех сторон и, уже не стесняясь, начали утешать ее, кто как мог, напирая на то, что отчаиваться пока рано, что на войне и не то бывает. Кто-то привел случай: в прошлом году у них в полку на глазах сбили один самолет, изрешетили, казалось, до дыр, а экипаж, глянь, и вернулся, да еще целехоньким, без единой царапины. Так, дескать, может случиться и с Башениным и его товарищами по экипажу. Особенно горячо это доказывал тот самый низкорослый лейтенант в брезентовых сапогах гармошкой, на которого сослался Майборода, назвав Константином. Кстати, этот же лейтенант (Настя потом догадалась, что это был Константин Козлов), когда ей пришло время возвращаться назад, вызвался ее проводить. Настя поняла, что с его стороны это было сострадание к ее горю.
— Спасибо, товарищ лейтенант, — поблагодарила она его. — Только я дойду одна, не беспокойтесь. — Потом добавила с шутливой гримаской: — Вы ведь у нас новенькие, еще дорогу назад не найдете.
Настя была необычайно рада, что все тут у нее обошлось как нельзя лучше.
Но стоило ей выйти из землянки, как она снова упала духом, теперь уже от ужаса: ну что теперь с нею будет, когда люди на аэродроме узнают, что она назвалась сестрой лейтенанта Башенина? Дернул же черт ее за язык! Ведь теперь шагу нельзя будет ступить, чтобы люди не посмеялись над нею, не показали бы на нее пальцем. У нее появилось ощущение, что она не только бессовестно солгала, не только опозорила себя перед всеми — и перед девчатами, и перед летчиками, — но и предала самого лейтенанта Башенина. Сейчас ее со всех сторон обступали деревья, и деревья стояли молча и неподвижно, будто в сонной одури, и, кроме деревьев, вокруг ничего не было, а
Девчата встретили Настю так, будто она и не исчезала из землянки подозрительно надолго, а выходила лишь на минутку. Но Настя опять слышала, прежде чем открыть дверь, как они тут дружно упражняли свои голосовые связки, и не сомневалась, что поводом для этих упражнений был конечно же ее неожиданный уход. Просто девчата сейчас, как и в прошлый раз, пока она открывала дверь, успели рассесться по своим местам и принять те же позы, и эти позы как бы должны были показать Насте, что она крепко ошибется, если вообразит, что они тут о ней обмолвились хотя бы словом. Настю это не удивило, она знала своих подруг. Пройдя по проходу вперед, она намеренно обвела их всех драчливым взглядом и проговорила как ни в чем не бывало:
— Ну вот, я и сходила туда, все узнала…
Девчата не шелохнулись, и Настя, поняв, что это они выдерживают характер, пояснила:
— Я была у летчиков, девочки.
— Ты была у летчиков? — наконец осмелилась первой подать голос из своего угла Раечка Воронкова, и не потому, что была тут всех храбрее, а чтобы только больше не молчать — молчаливость никак не входила в число личных достоинств Раечки.
— Была, — ответила Настя без тени смущения.
— И что ты там делала?
— Узнала насчет лейтенанта Башенина и его экипажа.
— Узнала? Ты узнала насчет Башенина? Как же так? То ты не хотела его видеть и признавать, а теперь вдруг…
— Не хотела — это не совсем так, и разговор сейчас не об этом, Рая, — мягко поправила ее Настя. — Главное — я сходила к ним и все разузнала.
— Что же именно?
— Башенин не погиб. Он выбросился из горящего самолета на парашюте вместе со штурманом и стрелком-радистом. Самолет сгорел, а они выбросились. Правда, как они приземлились, в полку никто не видел, но все уверены, что они вернутся. Перейдут линию фронта и вернутся. Башенина в полку все жалеют, он, оказывается, такой чудесный человек и храбрый летчик…
Последнее Настя добавила уже так, по инерции, но именно это, последнее, и прозвучало в ее устах как раз настолько внушительно, что даже у самых недоверчивых девчат, вроде Глафиры с Вероникой, после этих ее слов не осталось и тени сомнения, что Настя говорила правду. И тогда они, уже не стесняясь друг друга, с облегчением повскакали со своих мест и подступили к Насте вплотную — рассказывай, дескать, дальше, не томи.
И Настя рассказала, ничего не скрыв, рассказала им все как было, в том числе и о том, что заставило ее пойти в землянку к летчикам, рассказала о своих страхах и опасениях и о своем чувстве невольной вины перед Башениным. И девчата слушали ее с участием, не перебивали, и только когда Настя добавила, что была вынуждена еще и назваться там ради всего этого сестрой лейтенанта Башенина, удивленно переглянулись между собой. А Раечка Воронкова, наоборот, пришла в восторг и всхохотнула:
— Отчаянная твоя головушка, Настя! Надо же — сестра! Вот придумала! — Потом, увидев, что никто не поддержал этот ее восторг, добавила уже с настороженностью: — Ну, а теперь как же?
— Сама не знаю, — нетвердым голосом ответила Настя. — Затем и рассказала вам, может, что и посоветуете.
— Что тут посоветуешь? — растерянно протянула Раечка.
— Нас ведь ты не спрашивала, когда назвалась сестрой, — добавила Вероника.
— Не спрашивала, — со вздохом, но без обиды согласилась Настя. — Может, все-таки тогда пойти обратно, признаться, пока не поздно? Только вот стыдно, прямо ужас. Как подумаю, что снова надо идти, ноги подкашиваются. Дернул же меня черт за язык, потянул не вовремя за веревочку…