Прямое попадание

Белостоцкий Юрий Вячеславович

— Ну вот, скажешь тоже, — протянула она. — Как у тебя только язык поворачивается? Я же совсем не то имела в виду, а как раз наоборот. Я говорила, что если бы его только сбили и он бы выбросился из горящего самолета на парашюте…

— А все же? Вдруг бы он не выбросился из самолета, а сгорел бы там? Тогда что?

— Не знаю.

— Не приходило в голову?

— Просто не задумывалась. Об этом ведь и подумать страшно.

— Вот и зря.

Минуту обе помолчали.

— Тогда бы я, — вдруг снова взорвалась Раечка, осененная какой-то, видно, новой и не менее взбалмошной мыслью. — Тогда бы я, — повторила она членораздельно и с торжествующим видом глядя на Настю, — пошла бы к командиру батальона с замполитом и потребовала, чтобы меня послали учиться на летчика, чтобы я потом

смогла отомстить за своего любимого. Есть ведь женщины летчицы, вот и я бы так…

— Как же, послали бы они тебя, держи карман шире.

— Не послали бы, я бы им устроила такой тарарам, век бы помнили…

— И угодила бы на гауптвахту, — подсказала Настя. — Ты еще не сидела на гауптвахте, вот и посидишь тогда.

— Действительно, не сидела, — потерянно, словно это был непростительный грех с ее стороны, подтвердила Раечка. Затем, опять, видно, почувствовав в себе что-то вроде заклокотавшего вулкана, добавила со злым упрямством: — И посижу, пострадаю, раз они со мной так. А потом, если хочешь, — вдруг опять радостно засветилась она глазами, — это тоже интересно — попасть на гауптвахту за любимого человека. Только бы я долго там не просидела, все равно бы убежала назло им всем. Ночью. Выбрала бы ночку потемнее, когда луны нет, и убежала бы. Через окошко или, скажем, через трубу. Через трубу, по-моему, даже интереснее, чем через окошко. Как думаешь?

— Во-первых, стала бы на черта похожа, а во-вторых, тебя бы подстрелил часовой.

— Пусть, не жалко, — бесстрашно ответила Раечка. — Страдать так страдать, тут нечего… Ради любимого, человека можно все вынести, даже раны, кровь, болезни, не только какую-то несчастную сажу. Страдать — это даже сладко, упоительно, страдания очищают человека…

— А если насмерть подстрелят?

Теперь уже Раечка посмотрела на Настю как на полоумную. Потом отрезала:

— Ох и зловредина же ты, Настя. Ей про Фому, а она про Ерему. Ну разве так можно? Только и знает, что других поучать. Все, больше с тобой век разговаривать не буду, хватит, сыта по горло, — и с этими словами. Раечка отвернулась от Насти и, придержав шаг, подождала, пока та не прошла вперед, чтобы и в самом, деле больше не идти с нею рядом.

Но не долгим оказался этот век у Раечки. Уж через минуту она снова догнала ее и как ни в чем не бывало заговорила:

— Хочу спросить, Настя, насчет лейтенанта Козлова. Как думаешь, серьезный он товарищ или как? По-моему, ни то ни се, а что-то посреднике, хотя и орденов у него навалом. Красивые ордена, так и светятся. Я его по орденам и узнаю, а то бы в жизнь не узнала. Только почему он ходит в брезентовых сапогах? Все ходят в кожаных или в кирзовых, а он — в брезентовых. Смешно, правда?

Настя не удивилась этому новому повороту в мыслях Раечки — привыкла. Только позволила себе усомниться, что ходить в брезентовых сапогах смешно; Затем добавила:

— А человек он определенно хороший.

— Заливаешь…

— Чего же тогда спрашиваешь?

— Ну как же, сама посуди, — заволновалась Раечка. — Полк прилетел уже сколько дней, а он даже ко мне ни разу не подошел и не поговорил, будто я какая-то зачумленная. Только посмотрит издала, пожует что-то губами, пошмыгает носом — и все. Скажи, не чокнутый?

— Ах, вот ты о чем, — развеселилась Настя и, решив ее разыграть, раз та сама на это напрашивалась, добавила, постаравшись, чтобы голос прозвучал как того требовали правила розыгрыша: — Выходит, не устраиваешь ты его, Раечка, чем-то не нравишься. Сама же знаешь, летчики на этот счет народ разборчивый, избалованный, им всегда что-нибудь особенное подавай. А ты? Ну что ты из себя представляешь? Взбалмошная девчонка, всего-то навсего…

Раечке сейчас в самый бы раз обидеться, но вместо этого она вдруг решила подставить под удар еще двух своих подружек — в качестве защиты, разумеется.

— Так и Вероникин летчик, Кривощеков, старший лейтенант, тоже так, и Майборода, — затараторила она. — У Вероники тоже ничего не получается, и у Сониной. Ни у меня одной. Этот гордец Кривощеков на Веронику даже не посмотрел еще ни разу. Мой-то Костик Козлов еще на меня посматривает, хотя и издали, а все-таки посматривает. А этот натурально нос воротит, видно,

цену себе набивает. А Майборода, оказывается, вообще, кроме своего Джека, знать ничего не знает и знать не хочет. У него только Джек на уме. А такой вроде серьезный и положительный товарищ, если со стороны посмотреть. Ну, как же это? Все трое, значит, лицом не вышли? И Вероника? Даже она?

Раечка, по единодушному мнению на аэродроме, была намного привлекательнее кокетливой Вероники. Но сама Раечка упорно считала, что уступает Веронике во всем, в том числе и во внешности, не говоря уже о жизненном и женском опыте, о манере держаться, особенно с мужчинами, носить военную форму, которая, а общем-то, девчат далеко не украшала, хотя некоторые из них, и в первую очередь, конечно, Вероника, ухитрялись носить ее с шиком, как какой-нибудь парадный вицмундир. Раечке казалось, что она уступает Веронике и в умении говорить о разных красивых вещах, уступает в начитанности, потому что на тумбочке у Вероники всегда лежала какая-нибудь интересная, все больше про любовь, книжка, а у Раечки, как и у других девчат, таких книг не было. Она уступала Веронике и в умении танцевать, потому что танцевала Вероника действительно как никто другой на аэродроме, и на танцах вокруг нее всегда увивались самые смазливые парни, тогда как остальным девчатам приходилось довольствоваться кем подало, лишь бы только не подпирать стены клубной землянки в унизительном одиночестве. Наконец, Вероника так много знала про любовь и так захватывающе о ней рассказывала, причем даже о таких деликатных вещах, о которых другая бы рассказывать в полный голос посовестилась, разве что только на ушко, что у девчат захватывало дух. Правда, Вероника давала им понять, что все это она знает из прочитанных книг и задушевных бесед с пожилыми женщинами, но в этом верили ей далека не все. Та же Раечка смутно догадывалась, что здесь не столько книжки, сколько, пожалуй, личный опыт, потому что порою Вероника рассказывала и такое, что ни в какой книжке не вычитаешь. Но так ли это было или не так, а все равно Веронику она считала девочкой шик и блеск и во многом пыталась на нее походить. Только вот беда — походить на нее у Раечки не получалось. Даже кокетничать, как умела кокетничать Вероника, Раечка, несмотря на все свои потуги, не научилась. Правда, перед зеркалом она теперь умела и бровь красиво изогнуть, как ее изгибала Вероника, и нижнюю губу капризно оттопырить, как ее оттопыривала Вероника, этак на манер оскорбленной невинности, и грусть глазам придать, и ногу на ногу закинуть с изяществом, и еще многое другое, что имелось в арсенале Вероники. Больше того, тут Раечка, пожалуй, даже превзошла свою подругу. Но только перед зеркалом. А как доходило до серьезного, оказывалась в обществе аэродромных мужчин, где бы только и пустить эти смертоубийственные приемы в ход, тут же терялась и все делала не так, как надо, от избытка усердия пересаливала и всегда выглядела смешной, взбалмошной и сама же потом над собою смеялась всех больше. И при всем при том Раечка оставалась девчонкой чистой, светлой и доброй. Даже вот эта ее взбалмошность, что сейчас ставила Настю в тупик, и порою ее чисто по-мальчишечьи отчаянные выходки, от которых на аэродроме хватались за головы, не могли быть поставлены ей в укор, а, наоборот, лишь укрепляли о ней мнение, что девчонка она хоть куда.

Настя тоже считала ее девчонкой хоть куда и поэтому держалась с нею проще, чем с другими девчатами.

Но сейчас ей не понравилось, что Раечка своим вопросом о Веронике невольно принижала себя, а ту, наоборот, возвеличивала, и, уже раздумав ее разыгрывать, проговорила без улыбки и со всей серьезностью, на какую только была способна в этот миг:

— При чем здесь «даже Вероника»? Запомни раз и навсегда: Вероника не хуже тебя, но и не лучше других, в том числе и тебя самой. Нисколечко не лучше. А в чем-то Веронике до тебя даже далеко. Вот, скажем, так выкатывать от удивления глаза и улыбаться. Ну, а что касается ребят из полка, Козлова там твоего, Майбороды с Кривощековым, то мне поведение их понятно как дважды два — четыре, и я удивляюсь, как это ты не понимаешь. Ну как же это: они только что потеряли в бою трех боевых друзей, а ты хочешь, чтобы они об этом позабыли и на всех газах порулили к вам…