Прямое попадание
Шрифт:
– Как это - ваш дом, бабуль?
– Чего она говорит? Все дома государственные. В городе-то.
– А так. У папы с мамой здесь была типография. Потом я помогала. Мама служила корректором и меня учила сверке корректорской.
Она оглядывается, готовясь перейти улицу. Андрей улыбается. Шли-шли, никого не трогали, вдруг на тебе - уходим от погони, от слежки. С бабкой не соскучишься, вечно что-нибудь придумает.
– Башк, а что за типография? Книжки печатали?
– У папы моего, твоего прадедушки Якова Григорьевича Сазонова, было здесь небольшое издательство, называлось "Посредник". Сначала, по-моему, была типография московского университета, потом сельскохозяйственной
– После молчания, не без кокетства: - Я Сталина видела, вот как тебя.
– Самого Сталина? Где?
– Подруга жила в доме Нирнзее в Гнездниковском. Он в гости приезжал, к Бухарину, что ли, не знаю, к кому-то из своих...
– Замолкает.
– А дальше? И все, бабульк?
– Я девушка была, Андрюшенька, мне было неинтересно... Человек в гости приехал. Длинный автомобиль, охрана. Нас в подъезде чуть придержали, пока не прошел. Могла потрогать. В шинели до полу, росту маленького, лицо рябое, рыжий...
– Смотрит на внука. В ней разрастается страх, перемешанный с сожалением: что наговорила, зачем, кто за язык тянул? Скорее бы к Мане прийти, успокоиться.
– Вообще, Андрей, хочу поговорить, как со взрослым мальчиком.
Как со взрослым - это приятно. Говори. Послушаем.
– Невольно.
– Поставила точку в конце предложения.
– Невольно тебе часто приходится слышать то, что мальчику твоего возраста знать рано. Старшие могут сказать что-то не так, ты повторишь. Заинтересуются. Будут неприятности...
– Кто заинтересуется, ба? "Повторишь"! Я никогда никому ничего не говорю. Вот еще!
– Это хорошо, что не говоришь. Но все-таки, Андрей, к папе, например, часто приходят товарищи, сослуживцы по работе. Я не говорю, что подслушивать нехорошо, это ты сам должен понимать. Но даже если ты что-то и услышишь, не говори об этом на улице.
– Бабуль, да что такое я должен услышать?
– Обидно: говорит, как со взрослым, а объясняет, как маленькому...
– Мало ли...
– Она помолчала.
– Не слышишь и молодец. Не хватало, чтобы я тебе примеры привела, натолкнула на разные мысли.
– Вот ты просишь: бабушк, расскажи мне то, расскажи мне это. Это хорошо, что тебя интересует родная история, вообще, что ты проявляешь любознательность. Но...
– Хорошо, что я проявляю любознательность. Но...
– ...но, - она не обратила внимания на его иронию, - многого я не знаю. Время было сложное. Я вот тебе что-нибудь расскажу, а потом ночь заснуть не могу: зачем сказала!
– О чем ты, бабушк? Чего такого секретного ты мне сказала?
– Секретного - ничего.
– Она произнесла это как-то задумчиво.
– Какие тут секреты. Слава богу, ни с какими секретами дела не имела. Просто жизнь, милый, такая... Не все хотят, чтобы правду знали.
– Что несу, господи, святитель наш, прости грехи мои, что внушаю дитю неразумному, язык враг мой.
– Да ладно тебе, ба. Я все понял.
– Сама не знает, что хочет. Все время боится. А чего бояться.
– Не маленький.
– Не маленький? Как это не маленький?
– Она вела его за руку по круто загибающемуся переулку, вдоль решетки забора необычного, похожего на рыцарский замок, дома. Фасад "замка" украшал лежащий на коньке громадный лев.
– Ну вот, дошли. Нам сюда. Андрей, ты, пожалуйста, забудь, что я тебе говорила? Ничего не было.
– Как это? И Сталина не
– Нет, не видела.
– она по-девичьи хихикнула.
– Ничего не говорила... Все, Андрей. Сейчас мы придем к твоей второй бабушке, моей старшей сестре Марии Яковлевне. Веди себя скромно. Ничего без спроса не трогать, в разговор не встревать, не капризничать, не шуметь и не шалить. Баба Маня строгая, не то что я, быстро выставит за дверь.
Поднявшись по широкой, пологой и чистой лестнице, встают у высокой коричневой двери с кнопками звонков и списком жильцов квартиры. Звонка не слышно. Бабушка, нажав какую-то кнопку, начала расстегивать пальто, освободила от пуговицы длинную внутреннюю петлю, придерживающую полу, ослабила шейный платок.
– Ну наконец, ну наконец. Ну заходи.
Дверь бесшумно открылась, и показалась голова бабушки, только одетой в незнакомое платье с нарядным кружевным воротником, - крупный прямой нос, серебро волос, тонкий рот, тот же голос и те же интонации.
Высоким коридором, заполненным уютными запахами, прошли в огромную, в два окна комнату. Над столом - удивительная люстра: с канделябрами для свечей, противовесом на цепях, большим матовым абажуром с дырой посередине над электрической лампочкой.
– Ну здравствуй, Маня, здравствуй, дорогая моя.
– Женщины троекратно целуются.
– Сохрани тебя господь, - шепчет быстро бабушка свое обычное.
– И тебя тоже, - отвечает сестра.
– Что так довго, Ира? Я беспокоиться начава. Ты выехава-то? Когда довжна приехать? Что произошво? Тровейбус свомався?
– Мария Яковлевна картавит.
– Никогда им не доверява, что-то у него бовтается вверху, того и гвяди, сорвется, по башке даст. Нет, вучше автобусом. Надежнее: запватив, сев к окошку, ни о чем не думаешь. С этими проводами - не знаю, не по мне...
– Да, Маня, не с троллейбусом, а с Андрюшей беда случилось.
– Бабка переобувает обувь, говорит чуть громче обычного.
– Он не переносит транспорт, его тошнило. С полдороги сошли и к тебе добирались одиннадцатым номером.
– Господи, Ира, - Марья Яковлевна встает посреди комнаты.
– Как он ездить-то будет? Ведь в городе много не находишь.
– Первый раз внимательно посмотрела на него серыми, серьезными глазами. Во взгляде ничего фальшивого, никаких сюсюкающих порывов у этой бабушки не было, как, впрочем, и у его родной бабки. Заметила, отличила от стоящей кругом диковинной мебели: кресел, этажерок, полочек, стульев, тумбочек, табуреток, ширм, ламп и ваз словно в спешке снесли сюда все это из большого-большого дома, при срочном расставании, что под руку попало первым.
– Мы жили с Сергеем Александровичем у них в Салтыковке. Видела, чем Инга их кормит. Бог знает, как питаются. Поэтому зеленый и худой. Сережа сразу сказал: у ребенка - малокровие. Инга вместо того, чтобы домом заниматься, хвостом вертит. Все порхает по командировкам - то туда, то сюда. Никита остается один. Надя ушла, замуж собралась... Какая там может быть еда? Картошка да хлеб. Им обоим разве такое питание нужно? Никите после всего, что он перенес в войну, нужны витамины, все натуральное, здоровое. А она колбаски купит, яичницу поджарит - замечательно! Желудок набит, а что в результате? У Андрюши анализы никуда не годятся. Типичный дистрофик, Сережа говорил. А дистрофию можно излечить только усиленным питанием: каша, мясо, фрукты, овощи, свежее молоко, творог с рынка. Микояновских котлеток в лучшем случае принесет, на сковородку бросит - ну куда это годится, Маня?!
– Ирина Яковлевна разводит руками.
– Не знаю...
– Пауза.
– Что важнее - верчение подолом или здоровье сына и мужа? Вот и растет худой и зеленый. Отсюда и кружение, и тошнота. Какой тут транспорт? Дай бог, чтобы ноги носили...