Прямой контакт
Шрифт:
— Инопланетяне, что ли? — несчастным голосом спросил Ларькин. — На летающих тарелочках?
— Переигрываешь, Виталик. Маску дурака оставь для астраханских рыбаков. Хотя, как знать, говорят, рыбак дурака видит издалека. Неизвестно, что там, понимаешь? Может, тарелочки, а может, и чайнички. А если это ситуация «альфа» — массовое вторжение инопланетной цивилизации? А если там на самом деле инопланетяне толпами бегают и рыбаков наших с хреном трескают — тогда что? А мы тут в отпуска уходим и вообще черт-те чем занимаемся...
Ларькин вспомнил, что недавно они договорились не распространяться вслух о служебных
Виталий посмотрел сначала на Борисова, потом — вопросительно — куда-то на потолок, туда, где, по его мнению, должны были располагаться всякие жучки- паучки.
Борисов перехватил его взгляд.
— Да отключено здесь все. Генерал поддержал мой рапорт. Ренат поснимал всю аппаратуру ещё вчера. Не хватало ещё, чтобы кухня наша наружу выползала. В том числе на антенны американских спутников. Зайдёшь к Большакову, он даст тебе кое-какие интересные материалы почитать, ну и к Ренату — экипироваться, так сказать. Я уже прикинул, что нужно с собой взять, но ты ещё с ним посоветуйся. А потом ты снова зайдешь и получишь четкий приказ уже без всяких там разъяснений. Понятно?
— Все понятно, Юрий Николаич, только одно неясно — почему я?
— Ну, во-первых, приказы начальства не обсуждаются...'
— Ну, это понятно...
— Между нами, юными пионерами, говоря, этого вполне достаточно. А во-вторых, ты посмотри, к примеру, на Большакова и на себя. Если там воевать, не приведи Бог, придется — от кого больше пользы будет, как ты думаешь? К тому же Большаков компьютерщик, он к своему «Вампиру» привязан, его я дальше Дубны с заданием не могу отправить. А ты, с твоими задатками врача-вредителя, для всего живого особенно опасен. Всё, Виталик, законопроект об отмене твоего отпуска принят в третьем чтении, можешь идти.
Митяево, 24 мая 1998 года.
Утром Дарья, осунувшаяся, с красными, воспаленными глазами, пошла к Наталье. Наташка, судя по всему, тоже не спавшая эту ночь, выбежала Дарье навстречу.
— Ну, что? Ничего? Господи! Что ж делать-то... — И Наташка тихонько заревела, мгновенно обмякнув и опустившись на высокую ступеньку крыльца.
— Хватит реветь-то. ещё, не приведи, конечно, Бог, наплачешься, — голос Дарьи прозвучал неожиданно для неё самой твердо и спокойно. Она старше, она умнее. Сейчас не плакать нужно, а подмогу собирать, чтоб Андрея с Мишкой искать.
— Ты вот что, Наталья, ты иди сейчас к Петуховым, а я к Сереге Косому забегу, и к дяде Мише тоже. Он у нас Дениску крестил, он не откажет, и мужиков поможет собрать. Искать их нужно, искать... И не реви ты, слышишь, — вон, девчонку испугала до смерти!
На пороге в одних трусах стояла пятилетняя Ксюха, младшая Натальина дочка, и, глядя на мать, тоже размазывала слезы по неумытому лицу. Дарья вдруг испытала неожиданный прилив нежности к этой чужой, в сущности, девочке (тут за своим бы пострелёнком уследить —
«Сиротинушка ты моя...» — промелькнуло у Дарьи в голове. Испугавшись собственных мыслей (как бы не накаркать), Дарья принялась успокаивать Ксюшку, вытерла ей все слезинки и даже сумела улыбнуться... «Лишь бы вернулся Андрей — рожу ему дочку, и чтоб в него была — светленькая», — и Дарья, умилившись собственным мыслям, улыбнулась уже по-настоящему.
— Да что ты, Дарья, с ума, что ль, сошла? Ну, сколько его нет? Сутки? Да мало ли что там у них случилось! Может, на место рыбное напали — оторваться не могут, а может, наоборот, не повезло им — так не хотят с пустыми руками возвращаться, в другом месте сеть поставили — вот и задерживаются, — Серёга говорил раздраженно, отрывисто.
Вечно эти бабы со всякой ерундой пристают... Сердце ей, видишь ли, подсказывает. А коли сердце у тебя такое чувствительное, так подсказала бы своему мужику, что не дело это — от коллектива отрываться. А то как барыши заграбастывать — так это мы сами. Мы, вишь, умные больно, а как припекло — так Серёга понадобился... Ну, это, положим, Серёга не сказал, а подумал. Но подумал крепко, так, чтобы Дашка по одному виду его поняла — не поедет он, не на того напала.
Единственная надежда оставалась на дядю Мишу. Он мужик умный, основательный, и как бы за главного в Митяево — не по чину, а по положению. Десять лет, почитай, был дядя Миша бригадиром рыболовецкой митяевской бригады, все протоки исходил, все острова знает, к тому же мужики его уважают — к кому ж, как не к нему, за помощью обратиться. И кум он, опять же, и Дарье, и Андрюхе...
Дядя Миша напоил Дарью чаем с медом, потом, слушая её, долго чесал в недавно отпущенной — для важности — бороде. Борода эта, окладистая, «боярская», сказать по правде, была дяде Мише, как корове седло — ну никак не вязалась она с его худощавым, каким-то вертлявым телом. Но дядя Миша гордился ею, считая, что так он выглядит солиднее, и ему, исключительно из уважения, никто не перечил.
— Ладно, поможем... — Дядя Миша говорил медленно, размеренно, словно выкладывая перед собой на стол каждое сказанное слово и как бы спрашивая собеседника — ну? Каково? — Не волки ведь — люди мы. Может, и правда — случилось что... Сегодня не пойдем, подождем до завтра, может— вернутся, да и дело уже к вечеру идет. А завтра с самого утра и отправимся, не волнуйся, мужиков я уговорю.
Еще одна бессонная ночь показалась Дарье вечностью. Прилегла она уже под утро — и провалилась — не в сон даже, а в какое-то беспамятство, без снов, без ощущений.
...Дарья вздрогнула и открыла глаза. Кто-то настойчиво стучал в окно. Ей понадобилось, как показалось, несколько секунд для того, чтобы вспомнить, кто она, откуда и что с ней случилось. Тут же огромная невыносимая тяжесть навалилась ей на плечи; Дарья с трудом поднялась и подошла к окну. Там стояла Наташка и что-то говорила, говорила...