Прямой контакт
Шрифт:
На втором курсе к ним пришла новая англичанка — и всё завертелось... Виталию было неполных восемнадцать — ей двадцать девять, но было в ней что-то хрупкое, удивительно женственное и таинственное — такое, чего не было в девочках-ровесницах. Виталий тут же с необычайным рвением засел за иностранную грамматику. На занятиях по английскому он сидел на первой парте и буквально поедал Ирину Сергеевну глазами. Потом оставался после занятий и, прикидываясь дурачком, просил ещё раз объяснить ему спряжение неправильных глаголов. Потом провожал её до дома, рассуждая по дороге об особенностях шекспировского слога...
Однажды она пригласила его зайти. Он
Месяц прошёл, как во сне: университет, потом к ней, потом опять к ней — уже домой, если она уговаривала бабушку забрать Алёшку. Он удивлялся: как же всё раньше было — без неё? Он всё чувствовал очень сильно и остро, и не мог без неё, не хотел.
Утром 23 ноября она позвонила ему и сказала, что им срочно нужно увидеться и поговорить по очень важному делу. Виталий мигом выпрыгнул из кровати, ощущение какого-то близкого счастья просто переполняло его. Напевая веселую песенку, он за считанные минуты умылся, побрился и побежал к ней, по пути прикупив около метро на остатки стипендии огромный куст белых хризантем, похожих на кремовое пирожное...
Она сказала Виталию, смущенно терзая пуговицу халата, что к ней возвращается муж: они поссорились и решили некоторое время пожить отдельно друг от друга, но вот сейчас, похоже, всё налаживается. У неё своя жизнь, и ребенок, и муж, которого она очень любит. А с Виталиком ей было очень хорошо, и вообще он славный мальчик, но только не нужно больше всего этого... Она, конечно, виновата перед ним... Но вот сейчас, да, именно сейчас все должно кончиться. И не нужно звонить, и приходить. И вообще ничего не нужно...
Виталий остолбенел, потом уговаривал... Он ушёл, хлопнув дверью — не для неё, а для себя, чтобы навсегда запомнить этот звук и понять, поверить, что он здесь больше не нужен. В этот день он впервые в жизни напился так, что не смог доползти до дома: заночевал на первой попавшейся лавочке, где его благополучно подобрала и отправила в ближайший медвытрезвитель милицейская машина.
А утром пошёл снег. Проснувшись с удивительно ясной и свежей головой на жесткой казенной кровати, Виталий увидел сквозь прутья решетки окно, а за ним — огромное белое пространство, плавно переходящее в небо. И от этой нестерпимой белизны ему стало больно и хорошо. Он был теперь один, он был свободен.
Продолжать учебу казалось невыносимым. Целый месяц Виталий не мог показаться в университете: одна мысль увидеть её там заставляла его сердце бешено колотиться. Целыми днями он бродил по шумным московским улицам, стараясь смешаться с толпой, потеряться в её тупом броуновском движении; иногда он напивался, но в вытрезвитель больше не попадал, всегда упорно и по возможности твердо доползая до родного порога.
Он думал, что его отчислят, выкинут, как шкодливого щенка. Он ошибался. Вузовские стены видели и не такое. Разбрасываться отличниками, как выяснилось впоследствии, никто не собирался.
Как-то раз Виталий, полагавший, что с учебой покончено, обнаружил в почтовом ящике приглашение зайти в ректорат. Были указаны время и номер комнаты. Ларькин явился туда с заявлением: «Прошу отчислить меня
Мужчина внимательно прочитал заявление, аккуратно положил его в папку для бумаг и спокойно сказал:
— Можешь считать себя отчисленным. И куда теперь?
— Мне всё равно, — махнул рукой Виталий.
— А нам — нет, — неожиданно веско произнес незнакомец.
Москва, 2 июня 1998 года.
— Здравствуйте, товарищи чекисты! — Ларькин тихонько пробрался в кабинет Рената, сидевшего спиной к двери и озабоченно вертящего в руках какой-то механизм, и встал у него за спиной, величественно возложив свою руку на ахмеровское плечо.
Ренат, от неожиданности вздрогнув, оглянулся.
— Здрасьте, здрасьте, товарищ маршал. Приборчик вот, видишь, собираю. Интересный, брат, приборчик будет. Типа детектора лжи, только мини и действует на расстоянии.
— Никак мне собираешься подарить?
— Нет. Если надо, я тебе другой сделаю, — сказал Ренат. — А этот на дверь поставим, занесём данные в компьютер — и он будет нам дверь отпирать. А если кто чужой придет — не откроет, классно придумано?
— Здорово. Сам дошёл?
— Конечно!
— Вот только параметры надо будет с умом задавать, Ренатик, а то придешь ты на работу с пониженным давлением или в плохом настроении — и будешь стучаться в дверь, пока оно у тебя не повысится.
— Настроение?
— Скорее, давление.
— Тогда давай вместе до ума доведем...
— Да я бы с удовольствием. Но мне цыганка нагадала дальнюю дорогу. Давай как-нибудь в другой раз. А сейчас лучше открывай лавочку.
Ахмеров с некоторым разочарованием отложил ноу-хау в сторону, поднялся со стула, нащупал в кармане связку ключей и открыл дверцы огромного сейфа, занимавшего чуть ли не четверть комнаты.
— Выбирай! Шеф мне заявочку уже предоставил, теперь твоя очередь.
Ларькин при виде ахмеровского богатства — запасов оружия и спецснаряжения, предусмотрительно перетасканного им с центрального склада в именной сейф, — каждый раз восхищенно ахал. Кроме простых и уже привычных Калашей, Макаровых и Токаревых, сейф изобиловал самыми разнообразными экзотическими орудиями выяснения сложных человеческих отношений: на полочках в идеальном порядке красовались иностранные Кохи, Глоки и Таурусы, отдельно от них лежали ручные гранатометы, ножи и дубинки различных размеров и модификаций; гранаты — начиная от примитивной лимонки и заканчивая световыми, звуковыми и газовыми с начинкой на любой вкус — ровным слоем прикрывали дно довольно вместительного ящика; «стрелки», пристегивающиеся на запястье и убивающие бесшумно, а завершали коллекцию аккуратные упаковки с толом и пластитом. И над всем этим, как шейх над своим гаремом, властвовал Ахмеров.
— Могу предложить снайперскую винтовку В-94. Калибр — двенадцать с половиной миллиметров, прицельная дальность — два километра. Бегемота с одного выстрела наповал убить можно, не то что инопланетянина. Хорошая вещь, бери, дорогой, недорого возьму, — в голосе Ахмерова, несмотря на подчеркнуто ернический тон, слышались, вероятно, впитанные ещё с молоком матери, профессионально-торгашеские нотки.
— Не торопись, Ренат. Мы ж не отстреливать их едем, а наоборот, можно сказать, изучать и коллекционировать, так что попроще чего-нибудь давай.