Прямой контакт
Шрифт:
Митяево, 26 мая 1998 года.
Старый милицейский УАЗик въехал в село, непонятно для чего сверкая мигалкой. Машина под восторженные крики и улюлюканья не избалованных милицейским вниманием митяевских мальчишек проследовала через всё село и, взвизгнув тормозами, остановилась у сельсовета. Из кабины резво выпрыгнул, несмотря на довольно приличных размеров брюшко, Павел Иванович Громыко, участковый милиционер, в обязанности которого входило появляться в Митяево как минимум три раза в неделю, и который осчастливливал здешних жителей своим присутствием — ну максимум — раз в месяц. Вслед за Павлом Ивановичем из машины появились ещё два гражданина в штатском — судя по многозначительному прищуру и какой-то, по всей видимости, особой мыслительной деятельности, постоянно испещрявшей их лбы глубокими морщинами, — следователи из райцентра. Делегация несколько минут
Гражданин Ермолаев Михаил Александрович, возглавлявший сознательных односельчан, отправившихся на поиски вышеозначенных братьев Гороховых, сообщил следствию, что лодка, принадлежащая Гороховым, была обнаружена на берегу на одном из островов, находящихся приблизительно в десяти — двенадцати километрах от Митяево. Ни самих братьев Гороховых, ни каких-либо следов их пребывания на этом острове, по словам гражданина Ермолаева, обнаружено не было. Учитывая то обстоятельство, что лодка была не привязана, а просто вытащена на берег, следствие сочло сомнительным, что исчезновение братьев Гороховых, если таковое вообще имело место, произошло именно на этом острове или в непосредственной близости от него…
Опрос других односельчан Андрея и Михаила ничего принципиально нового следствию не дал. Врагов у пропавших вроде бы не было — ну так, по пьяному делу, может, и дрались они пару раз с Алешкой Кривоноговым из-за того, что тот, как считали Гороховы, совал нос не в свое дело, а иногда и не в свои сети, ну так этого с кем не бывает... А вообще они, то есть Гороховы, мужики не-плохие, степенные, порядок соблюдают. Пьют? Да не так, чтоб очень... Ну, пропустят стаканчик-другой по случаю праздника или так, чтоб душа, как говорится, развернулась, а больше — ни-ни... А вообще-то, по правде если сказать, случай этот в здешних краях не первый. Вот в позапрошлом году двое мужиков также вроде как пропали — так ничего, нашлись же потом, и прошлым летом такой же случай был... А всё потому, что зашли они в места заповедные, водяного то есть потревожили — хозяина здешнего — вот он их и наказал: затащил, значит, к себе, подержал для пущей острастки немного, да и отпустил. Попугал, стало быть, маленько. А потом мороку на них напустил, чтоб забыли они все и не возвращались уже на это место, чтоб не тревожили хозяина. Да... А Иван-то, ну который в прошлом году вроде как пропадал, с того времени не то что к воде, к людям-то добрым подойти боится, подался, вон, к хлыстам. Я, говорит, ангела Господня видел и с ним говорил, и он мне-де так велел... Крепко, видать, парень напугался... А другие два мужика не из нашего села, а из соседнего, из Клевенки, стало быть, будут. Но и в них, говорят, тоже крепко испуг сидит.
Районные следователи таким досужим вымыслам, разумеется, не поверили, но для порядка решили всё-таки, осмотрев предварительно предполагаемое место происшествия, поговорить, без протокола, конечно, с этим самым Иваном Кузьминым.
На острова решено было отправиться на гороховской лодке, из которой ещё вчера вечером предусмотрительный дядя Миша выгреб всю гнилую рыбу и закопал в сторонке — от греха подальше. Дядя Миша вообще не одобрял обращения в органы: что и говорить, больше половины митяевцев занималось незаконным промыслом, и встреча с милицией в их планы, естественно, не входила. Дядя Миша битый час пытался вдолбить в Натальину голову эту прописную истину, убеждал её, что Мишка, может быть, ещё и объявится (ведь нашелся же Ванька), а она собственными руками мужика под статью подводит, но на Наталию его уговоры не подействовали, и доблестные стражи закона всё-таки были оповещены о случившемся. Хотя, справедливости ради надо сказать, что и у здешней милиции, и у рыбнадзора рыльце, как говорится, тоже было в пушку: о незаконном рыбном промысле, естественно, все знали, но, получая время от времени «на лапу», закрывали глаза на это всеобщее браконьерство.
Остров, на котором мужики нашли пропавшую лодку, был даже не островом, а своеобразным архипелагом, состоящим из множества островков — больших и маленьких, — разъединенных узкими протоками, которые в некоторых местах можно было даже вброд перейти. Острова эти были, судя по всему, заливными, и от обилия влаги всякая растительность здесь так и пёрла — так что остров этот напоминал
На следующий день, ближе к вечеру, следственная группа, вся как один с красными (по всей видимости, от напряженной аналитической работы) глазами, покинула Митяево, на прощание пообещав, что уголовное дело по факту исчезновения будет открыто, а расследование — продолжено.
***
Москва, 2 июня 1998 года.
Ларькин просидел за компьютером битых два часа, пытаясь разобраться во всех этих таинственных исчезновениях. Нельзя сказать, чтобы это ему очень удалось, но что-то всё-таки прояснилось. Значит, что мы имеем. Село это, как его там... Митяево, судя по всему, глушь дикая. В такой глуши пропадет человек — и искать-то больно никто не будет, что и подтверждается милицейскими рапортами — на пять пропавших всего одно заявление в органы.
Местность тоже подходящая — степь вокруг и куча островов в серёдке — значит, спрятаться есть где и человеку и гуманоиду. Спрятаться и просматривать местность на предмет незваных гостей.
Далее... Пропадают только рыбаки и только в весенне-летний сезон... Что из этого следует? А то, что аномалия эта распространяется не на всё Митяево и его окрестности, как написано в этих отчетах, а только на островную зону. Уже легче. Знать бы ещё, на каком именно острове все это безобразие творится... Ну уж, как говорится, не до хорошего... Уфологи сообщают, что показания приборов свидетельствуют о наличии аномальной зоны, по крайней мере, на острове, обозначенном на карте О-6. Похоже на аномалию под Уфой. Но там мы так ничего и не нарыли. Очевидно, шеф тоже заметил сходство и решил взять реванш. Интересно только, с чего это уфологи (надо же им было так назваться — башкирские краеведы, да и только) туда поперлись, откуда у них информация. Нужно будет задать Борисову этот каверзный вопрос — информация-то как никак секретная... Четких свидетельских показаний нет... Какие-то светящиеся существа, божественные откровения — и всё это на фоне путающегося сознания. Телесных повреждений и каких-либо следов физического воздействия на потерпевших вроде не обнаружено. Значит, пришельцы эти (если это, конечно, они) интересуются не бренными телесами, а бессмертной душой. Мефистофели, блин... Ладно, если нужно, будем исследовать зону, а там глядишь — и звание почетного сталкера присвоят. Посмертно. Шутка...
R.
В секцию бокса Виталия взяли не сразу. Тренер, скептически оглядев пухлую ларькинскую фигуру без малейшего намека на мускулатуру, прикинул, сколько времени придется потратить, чтобы сбросить всё это добро, и посоветовал Виталику выбрать какой-нибудь другой вид спорта, например, шахматы. Но упрямство, как выяснилось, было у Ларькина врожденным качеством; он доставал тренера своим присутствием на всех тренировках в течение двух недель — и тренер наконец сдался, пообещав, правда, что он с Ларькина семь шкур сдерет и семь потов сгонит.
В шестнадцать лет Ларькин уже был мастером спорта. Он достиг всего, чего хотел; самолюбие было досыта накормлено, большой спорт его не привлекал — и, несмотря на уговоры тренера, пророчившего ему мировую славу, Виталий забросил бокс с его каждодневными изнурительными тренировками и начал серьезно готовиться к поступлению в университет. Он выбрал биологический факультет — из-за природной склонности к естественным наукам и от великой любви к родной природе-матушке, ко всяким жучкам и козявочкам. Поступил он с первого раза — благо, школа была хорошая, да и с мозгами у Виталия все было в порядке. И началась веселая и не очень повседневная студенческая жизнь.
Первый курс Ларькин провел в родной альма-матери и принадлежащих ей библиотечных залах — с кратковременными перерывами на обед и сон. Учиться ему было легко и интересно, после первой же сессии он заработал повышенную стипендию — и теперь мог жить свободно, как Рокфеллер, не выклянчивая каждое утро у родителей то рублик, то трёшку. Ему уже прочили место в аспирантуре (случай практически небывалый для студента первого курса), и Виталий несся, как он сам чувствовал, на всех парусах к вершинам своей научной карьеры.