Прямой наследник
Шрифт:
— Запоминай, Савватий, накрепко, — в который раз объяснял я монаху, — все кузнецы, что есть в городе, входят в единое братство с писаным уставом.
— Помню, княже, сколько ж можно повторять? — Савватий укоризненно глядел на меня из угла возка, куда мы засели для разговора.
— Сколько нужно, пока не будет, как Псалтирь от зубов отскакивать. Братству дается урок от меня, пока не сполнят, ничего на сторону продавать не могут. А чтоб им легче работалось и никто не мешал, сами выбирают городского голову и помощников ему.
— А голова все устраивает так, как удобно, — подхватил Савватий, —
— Правильно, а за уроком следит мой подьячий. А ты следишь за всеми, как устав блюдут, как наказную грамоту, по справедливости ли судят, не берут ли лихвы.
Говорили мы почти нос к носу — в небольшой возок натолкали сундучков и тючков с платьем, кошелей с казной, тулов с грамотками, да еще хитрую железную жаровню, гревшую нас и привязанную крепкими ремнями так, чтобы не опрокинулась, когда дубовые полозья наезжали на заледеневшую колдобину.
— И решений их ты не отменяешь, а действуешь увещеванием и отписываешь мне, — продолжая я инструктировать своего квазипрокурора.
— А коли чего совсем непотребного поделают? От причастия отказать?
— Ты власть духовная, решай сам.
Из Ростова, где маман после нашего с Димой визита даже и видеть меня не желала (поговаривали, что этот разбойник обрюхатил ее любимую сенную, но я так думаю, врут — и времени мало прошло, и мужиков вокруг достаточно и без заезжих гостей), свернули прямо на Углич, поскольку встречные из Ярославля сказывали, что лед на Волге еще слаб.
В Борисоглебском монастыре заночевали в накрепко рубленых из строевого леса кельях, выстояли потребные службы в церкви и двинулись дальше, сквозь серо-голубоватый полог зимы и могучие еще леса, не сведенные под пашни. Лес да поле, поле да лес, глазу не за что зацепиться, и вдруг расступаются заснеженные березы и сосны и за белым полем тянутся ввысь десятки дымов… И так городок за городком, село за селом, только возница, жмурясь от слепящей белизны вокруг, вскрикивает:
— Э-ге-гей, залетныя! — и щелкает ременным кнутом.
Звенели бубенцы, невысокие татарские кони часто-часто перебирали ногами, выбрасывая снежные ошметки, встряхивали гривами, бежала и бежала под копыта и полозья бесконечная русская дорога.
Кузнецов на весь Устюг сыскалось тридцать человек без малого. Собственно, выбор кандидата на роль металлургического гиганта однозначен — ставить надо там, где есть приличное месторождение железа, руды при нынешней логистике не навозишься. А таковых мест на все государство три — Серпухов, Белоозеро да вот Железное поле. Серпухов хоть и ближе всего, но отпал сразу, ибо стоит прямо на Берегу, то есть на Оке, на главном рубеже обороны от степных находников. Тащить стратегическое производство прямо на границу дураков нет, наоборот, подальше нужно. Я вот подумываю столицу вообще в какую-нибудь Вологду определить, чтобы у супостата даже мыслей не возникало, что туда можно добраться. Это же только с таким умищем, как у Петра I можно главный город страны под бок врагу запихнуть, чтобы потом наследники мучались с этим анатомическим казусом — «сердцем на кончике пальца».
Белоозеро в этом смысле
— Работу делать новым порядком, не каждый сам наособицу, а всем заедино.
Лезть вперед со своим ценным мнением, когда задачу ставит самолично великий князь Московский, никто не рискнул, но в глазах собравшихся застыл немой вопрос — это как?
— Кто из вас лучшие крицы варит?
— Можайка и Телеш! — погудев, решили кузнецы.
— А кто лучшие гвозди кует?
— Блоха, Якуш и Аксен!
— А сабли?
— Верзей и Лука!
— Вот Можайка и Телеш пусть на всех крицы делают, Блоха только гвозди кует, Лука только сабли, ясно?
Я прям услышал, как заскрипели мозги. В самом деле, тут каждый кузнец обеспечивал полный производственный цикл — сам руду покупал, сам в домнице варил, сам перековывал, сам выделывал окончательное изделие, сам продавал. Работать же сообща предполагалось только в виде «я начальник — ты молотобоец», потому идею государевой артели на ура не приняли. Ну что же, значит, примут на административном ресурсе, я-то отлично знаю, что специализация повышает производительность. Целая Римская империя стояла именно на мануфактурном серийном и стандартизированном производстве. Значит, оно может быть повторено и на здешних технологиях.
— Ежели каждый будет делать то, что у него лучше всех получается, то и вы все вместе сделаете лучше и больше прочих.
— Ну так-то оно да, но так-то поди и нет…
— Мне белого оружия, гвоздей, котлов, замков, железа на варничный или иной обиход много потребно, потому работать разрешу только так.
— Так мы столько не сдюжим!
— А я вам еще в братство кузнецов пришлю. И корма продавать буду по той цене, что на Москве.
Мне этот стимул подсказал еще Никула. Здесь, независимо от того, кому принадлежали земли — Новгороду, Москве или Галичу — рожь росла плохо, весь север зависел от привоза «с Низу». Доставка, естественно, увеличивала стоимость, а срезав ее, я получал отличный пряник, но к нему еще требовался кнут.
— Кто не желает — тому из государевых кузнецов путь чист, а кто урок не исполнит, будет мне ответчик.
Мужики зашушукались, но вскоре самый шустрый высунулся с вопросом:
— А железо да кованину забирать в казну тоже по цене, что на Москве будешь?
Вот так вот — дай палец, норовят всю руку отхватить.
— Слишком жирно, — отрезал я, — сделаете больше, так и получите больше.
Железо кричное и опарошное, прутовое и плужное, на сохи и гвозди, ножи и подковы и главная цель — ядра и легкие пушки, планы у меня на Устюг огромные.