Прямой наследник
Шрифт:
Все разборки — кто под кем ходит, да кто общак держать будет. Баскаки — смотрящие от хана, съезды князей — стрелки, дипломатия — разводки. Получается, что я в правильном направлении думаю, ведь на моих глазах уголовные авторитеты с развитием общественных отношений трансформировались в бизнесменов (ну, кто жив остался). Значит, нет у прогресса иного пути, кроме как разбойный беспредел превращать в капитализм. На стенах рабских бараков в древнем Риме писали «Да здравствует феодализм — светлое будущее человечества!», а я буду выращивать буржуазию. Она ведь откуда взялась — от буржуа,
От разговоров запершило в горле и по знаку моему подали запивки-заедки, кувшины с квасом и мою гордость — разноцветные бутыли с настойками. Даже сами стеклянные сосуды по нынешним временам стоят неприличных денег, пришлось у сурожских гостей заказывать, а уж содержимого такого точно ни у кого нет. Хотел я и стопки хрустальные, да их делают только в Венеции и толкают по астрономической цене, потратить бабаки только ради понтов я не решился, обошелся серебряными чарочками.
Служки быстро уставили стол плошками и мисками с ветчиной и холодной телятиной, капусткой и солеными огурцами, грибочками и мочеными яблоками. Не обошлось и без икорки, балыка и нежнейший переяславской селедки, моего студня и розоватого сала с нарезанным ржаным хлебушком.
Я разлил чистую водку по чаркам:
— Помянем раба божьего Василия.
Юрий Дмитриевич принял стопку, помолчал и выпил залпом. Н-да, надо было предупредить… Водка в первый раз колом идет, а дядя до своих шестидесяти лет дожил и ничего крепче градусов двадцати, наверное, и не пил, отчего выпучил глаза, но сумел сдержать рвущийся наружу кашель. Пришлось и мне срочно опрокидывать — чтоб не дай бог не подумал, что я его отравил. Со спеху водка пошла криво, меня тоже перекосило и я ухватил соленый огурец, подсунув миску с ними дяде:
— Закусывайте, закусывайте…
Глядя на меня, Юрий зажевал знакомство с водкой и выдохнул. Успех нужно было развивать:
— По второй? — разлил я без перерыва.
— Это что за зелье? — притормозил меня родич.
— Вареное хлебное вино, — объяснил я, накладывая сало на хлеб, — оно куда крепче стоялого меда. Тут главное пить махом и закусывать плотнее.
Дядя покрутил стопку, но я хлопнул свою и с аппетитом принялся за сальце. Отступать старому воину перед лицом девятнадцатилетнего мальчишки никак невместно, он выпил и сморщился:
— Горькое…
Конечно, водку так и будут «горькой» называть, все пятьсот с лишним лет ее существования.
— Горькое? А вот, на малине попробуйте, она послаще, — я пододвинул зеленую бутыль.
Наливочка вышла чудесная, не иначе, повезло угадать пропорцию меда, малины и продукта тройной перегонки.
Малиновая пошла веселее.
— Эх, как в голову ударило, — с удивлением констатировал князь Галицкий и покрутил в руках бутылку, мне даже показалось, что он ищет этикетку. — Это откуда такое питье?
— Сам придумал, сам варю, — поведал с гордостью. — С морозу хорошо,
После третьей стало полегче, не совсем «Ты меня уважаешь?», но близко, пошли разговоры за жизнь. Дядя пригорюнился и начал пытать судьбу, за что ему Бог послал такое наказание, как смерть двух старших сыновей? Я изо всех сил его поддерживал, поминал собственных здешних родителей, у коих до моего появления сыновья мерли только в путь, аж четверых схоронили. Завидовал полководческим талантам дядьки, каменному строению его в Звенигороде и Троице, помянул росписи Рублева и Черного — Юрий воспрял, смотрел горделиво, не иначе, тоже понимал, какое большое дело сделал.
Дошли мы и до тяжелой княжьей доли и смысла жизни. Зачем вообще нужна высшая власть и кому ее передать? В какой-то момент свистнул я спасенного скомороха Ремеза с гусельками и он под нашу мировую скорбь сыграл перенятого у шемякинских «Черного ворона».
— Вот скажи, дядя, от кого сейчас наша судьба зависит? От Литвы? От побратима твоего, Свидригайлы?
— Нет, ему бы свою найти.
— Может, от татар?
— В степи тоже замятня и котора, неизвестно чем еще кончится.
— От Царьграда?
— Так он сам на волоске висит, коий вот-вот турки перережут.
— Истинно! И получается, что надеяться нам не на кого, только на себя и потому надо заедино быть. Потому как сгинем мы — сгинет не только земля, но и вера православная, сожрут нас латиняне либо магометане.
Юрий молча слушал, не иначе, дивился, как сильно изменился злой и трусливый Васенька, которого он знал. И неволей сравнивал с тем, как изменился за последний год его собственный сын Дмитрий Большой Шемяка, нечто общее в них прорезалось, но что именно, все никак не удавалось уловить.
— Вот скажи мне, дядя, как на духу — кому можно высшую власть передать?
Наверное, нынешний галицкий и бывший великий московский князь думал об этом и раньше, но впервые с такой остротой, не просто о законной передаче власти, как Дмитрием Донским завещано, как от древности повелось, а так, чтобы выстояла земля, чтобы не погинула… И ему отчетливо стало ясно, что старший сын его никак в великие князья не годился. В удельные — запросто, горяч, нравен, весь на порыве, в бою удал, но ведь этого мало. Не было в нем мудрости государя, терпения, без которого нет высшей власти, и на народ не благ был Василий Юрьевич. Вои да, любили его, рати в сшибки водить мало таких храбрецов, но вот храмы возводить, города зиждить, землю обустраивать — нет, не его.
Нет в галицком семействе великого князя, помимо самого Юрия, да стар он уже. Иван, старший, помер, да и какой князь из богомольца? Василий убит по глупости, Дмитрий Меньшой нравом уж очень тих и робок, Дмитрия Большого последнее время и не понять вообще. Вот лет бы на двадцать раньше, когда еще не родился этот сидящий перед ним неожиданно помудревший парень…
— Умен ты стал не по годам, Василий Васильевич.
— А дураков даже в церкви бьют. Великий князь либо умнеет быстро, либо умирает. Я ведь потому мать в монастырь отправил, что она своей бабской хитростью слишком много дури творила.