Прямой наследник

Соболев Николай Алексеевич

Водка да настойки ударили не только по голове, но и по ногам. Крепко захмелевшего и от выпитого, и от разговоров дядьку мне пришлось выводить, закинув его руку себе на плечо и придерживая за пояс. В таком виде и сдал галицким боярам, остолбеневшим от увиденного. Мда, не научилось пить старичье, а ведь этот еще из лучших!

Боярское толковище о третных деньгах и подсчеты закончили следующим днем, заспорив только из-за полутора рублей мыта. Зная, как мелочи могут разрастаться в проблемы, я махнул рукой и велел покрыть разницу — исключительно в качестве любезности, просто чтобы не задерживать дядю на Москве.

Караван его в Звенигород собрали на следующий день, тело кузена

лежало на розвальнях в здоровенном дубовом ящике, набитом доверху льдом, деньги в ларце под охраной двух ражих молодцев, а свежая докончальная грамота в крепком кожаном туле. По ней мы еще раз подтвердили все взаимные владения, уступки и прямо указали, что пока у меня не будет сына, наследником является не Юрий, а Дмитрий Шемяка, потому как больше некому, не суздальским же отдавать.

Прощались по-родственному, обнимаясь и лобызаясь. Прижав меня напоследок к груди, Юрий Дмитрич шепнул:

— Прочих князей заставь в грамотах писать, что они тебя признают не «братом старейшим», а «в отца место».

Ого, этож практически формула абсолютизма!

— Ежели кто против будет — я подмогну.

С этим старый князь легко поднялся в седло и махнул своим — поехали!

В предпоследних санях стояли два бочонка с водкой, а к докончальной грамоте прилагалось подробное объяснение, как делать настойки. Инструкцию по изготовлению вареного вина я не выдал — гнать пока будем только на Москве, монополия наше все.

Отправил, выдохнул и только хотел взяться за отставленные было дела, как примчался гонец — я даже начал понимать всех этих властителей, которые казнили за плохие вести. Дергают постоянно, работать не дают, да еще и расстраивают! Поневоле озвереешь.

Для разнообразия, на этот раз новости доставили хорошие — митрополита Герасима удалось вытолкать из Смоленска общими усилиями Шемяки, Никулы и других заинтересованных лиц. Не надеясь только на уговоры, я создал митрополиту еще и материально-финансовый мотив приехать в Москву. Тут ведь принцип «в кругу друзей не щелкай клювом» работает как бы не лучше, чем в мое время, на любое владение всегда найдутся желающие прибрать его к рукам. Тем более на богатые митрополичьи волости, третий год ждущие хозяина. Вот я и поинтриговал немного — одним втихую намекнул, что во-он там плохо лежит сельцо, другим посетовал, что без доброго хозяина загибается солеваренка, третьих «позабыл» наказать за наезд и экспроприацию деревеньки. Разумеется, местоблюститель престола, рязанский митрополит Иона жаловался мне на своевольство бояр, но я просил его потерпеть, а в Смоленск отписать, что доходы падают. И вообще придержать отсылку митрополиту денег, кормов и прочих ништяков. А как приедет, обвиноватим всех самовольщиков, прижмем и получу я на них еще одну управу.

Вот и прискакал Димкин ратник — тронулся Герасим! И не мозгами, а в Москву, и уже едет и как бы не в Дорогобуже сейчас. День-два простоит, потом Вязьма, потом Можайск, потом не исключаю, что Юрий в Звенигород заманит, а там и Москва. То есть дней через десять легко может появиться новый, но долгожданный гость.

Расспросил гонца про Димины приключения, наградил серебряным рублем и снова за дела.

Весть о приезде митрополита произвела небывалое волнение во всех слоях общества, в первую очередь среди иноков и клира. Церкви и монастыри гудели, как растревоженные ульи, а средоточием этого кипения стал митрополичий двор в Кремле, отчего возникли большие помехи моей работе. Ну в самом деле, каждый день десятки возчиков с припасами, снедью, данями, каждый день вереница просителей и напоминателей от Ионы, куда-то мчатся митрополичьи послужильцы, собачатся с

ключниками даньщики ближних и дальних волостей, шум, гам и никакого благорастворения воздухов.

Нервная обстановка передавалась и далее, в церквях готовились к приему и показу себя лучшей стороной, шумел посад, боярство тоже старалось не отстать и скоблило-чистило подворья, а уж на великокняжеском дворе усилиями Машки устроили общий аврал с генеральной уборкой.

Короче, жизни мне не стало вообще, хорошо хоть Волк вернулся и я, захватив Липку, съехал на загородный двор, чтобы хоть немного отрешится от общего сумасшествия. Увез и Ремеза, не любит церковь скоморохов, вот и не надо сразу соваться на глаза. Потом, полегоньку, помаленьку, представим как «княжьего песельника» и так далее.

Спрятаться от суматохи не удалось, добрался до меня вестоноша с письмом Никулы. Хартофилакс подробно описал всю деятельность в Смоленске (ой, зря — а если письмо в чужие руки попадет? А если в недобрые чужие руки?) И ведь говорил я ему, что не все надо на бумагу перекладывать, что просится, но умудренный клирик юнца не послушал.

Зато с остальным все в порядке — все поручения в Смоленске он выполнил, казну дорожную даже и не распечатывал, и отправился далее в Киев и оттуда на юг, в Царьград. К лету надеется быть на месте, а пока очень просит проверить, все ли ладно в школе при Андрониковом монастыре, чтоб перед митрополитом не оплошать. «А вот не надо было заранее хвастаться» — в некотором раздражением подумал я, но в школу все равно поехал, товар надо казать лицом.

Игумен Иоаким ради моего явления отставил приуготовления к лицезрению митрополита, встретил лично и по свежему снежку повел сквозь дубовую городню монастыря, где под стать снегу сиял свежим белым камнем собор Спаса — маленький, на глаз метров пятнадцать на двадцать, не больше, с куполом-полусферой на высоком барабане, арками закомар^[18], узкими оконцами.

Всякое хорошее дело начинается с молитвы и потому я следом за Иоакимом вошел внутрь, в стесненное толстыми стенами внутреннее пространство с четырьмя столпами и сияющей, звонкой росписью Андрея Рублева. Вот тогда я твердо решил, что первым делом построю в Кремле каменный храм, потому как кремлевский, великокняжеский собор не может быть хуже, а старые церкви Ивана Калиты со Спасом не сравнить. Показал мне игумен и колодец, вырытый основателем монастыря Андроником, учеником самого Сергия Радонежского:

— Преподобный отец наш Андроник содержал преданную ему паству в благочестии, чистоте и великой святости!

До школьной кельи добрались совсем не сразу, потратив добрый час и так короткого по зимнему времени дня. В рубленой избе, иначе и не назовешь, под скудным светом маленьких оконец сидели за лавками и стояли перед аналоями двадцать мальчишек, на первый взгляд от восьми до двенадцати-тринадцати лет. В комнате стоял тихий гул — они все долбили свои уроки, причем, как оказалось, разные! То есть один заучивал греческие слова, другой жития святых, третий зубрил летописи… Удивительно, как при таком подходе вообще удается выучить хоть кого-нибудь!

И все, как на подбор — худые. Не мальчишеской худобой, когда организм не успевает за ростом, а вот именно голодной. Школа содержалась на мой кошт и очень захотелось взять за шкирку отца келаря и отца эконома, но для начала я задал вопрос о недокорме Иоакиму.

— Отроки пищу вкушают со всеми насельниками купно, по монастырскому уставу.

По монастырскому уставу… Так у них больше половины дней постных, а сколько из них на хлебе и воде?

— Отче, отроки же не послушники, зачем такие строгости?